Избранное - [19]
Но мечты мечтами, а вчера могла выйти скверная история, и тогда пиши пропало, все было бы погублено напрочь. Ее даже передернуло при воспоминании о пьяном Симионе. Хорошо, что она сообразила соврать ему, будто Валериу с Аной ночуют у тестя Трилою, а то не миновать бы беды. Кто знает, может, эти ворюги убили бы его. От них всего ожидай, от поганцев проклятых. Да, это она ловко придумала! Правда, пришлось из-за того всю ночь просидеть сторожем подле него, успокаивать его как ребенка. Но теперь, слава тебе господи, все уже позади. Скорее бы только пришел день.
Неохотно отступала ночь, будто огромное сбившееся в кучу стадо овец, прохлаждающихся в тени и не желающих выходить под лучи палящего июльского солнца.
Часов в доме не было, последнего петуха и того загрызла лиса. Что за жизнь без петуха! Лежишь как мертвец, и не знаешь, когда подниматься, когда тесто замешивать…
Когда ей показалось, что темнота за окном слегка зарозовела, она отложила пряжу и вышла на крыльцо, чтобы определить, который теперь час. Гроза давно миновала, ветер, налетая порывами, неистово свистел и пронизывал холодом. Лудовика поежилась и вернулась обратно в дом.
— Проснись, Симион, светает, пора за работу приниматься, хватит горевать, этим делу не поможешь. Покорми скотину да приготовь все для сева. Поторопись, чтобы солнце не застало вас на водопое. Погода, видать, портится, того и гляди, зарядят дожди, надо спешить, а то останемся без озимых, как три года тому, помнишь… А я пойду разбужу Трояна с Мариоарой. Дочку дома оставлю следить за этими, чтобы глаз с них не спускала, а сама отправлюсь в село к Сучиу, он научит, что делать. Он как-никак писарь, знает в этом деле толк. Может, они еще не справили акции, или как их там зовут, — она хотела сказать «акты», — не могли же они в один день все бумаги справить, дело-то такое не сразу делается… Небось только-только начатое…
Симион дрожащими пальцами скрутил себе цигарку.
— Хм!.. — соображал он. — Башковитая ты баба, дьявол тебя дери… Я б до такого ни в жизнь не додумался… А этих поганцев все одно замордую!..
— Ты, Симион, поостынь, не ерепенься. Не так-то просто выкрасть чужое имение. Ишь, рыжая стерва, чего надумала! Но не на таковских напала! Ты хитра, но и мы не лыком шиты!
Симион снова разбушевался. Он вышел из дому, спотыкаясь о пороги и бешено бранясь.
Лудовика обнаружила Трояна и Мариоару в сенях, где они спали, съежившись от холода и укрывшись дырявым и ветхим одеялом, которым прикрывались работники летом.
«Ах вы, мои деточки, бедняжки! — подумала Лудовика. — Спите не в дому, ровно нищие какие, а моя невестка в это время нежится в постели, в тепле, да потягивается. Чтоб ей потянуться и больше не встать, заразе!»
— Троян, сынок, вставай, день на дворе, — позвала Лудовика. — Пойдешь с папанькой сеять, он покуда скотину поит. Ты его слушай, приглядывайся и учись. К завтрему, глядишь, управитесь.
Мальчик приподнялся, протер кулачками глаза, поморгал и снова плюхнулся и уснул. Лудовика постояла возле него чуток, чтобы дать ему поспать, но, окоченев от холода, снова его разбудила.
На этот раз Троян вскочил как ошпаренный и опрометью бросился в хату. Лудовика укрыла Мариоару тулупом поверх одеяльца и не стала до времени будить.
Приготовляясь к отъезду, Симион продолжал ругаться так, что хоть святых выноси.
— Ну, чего богохульствуешь! — накинулась на него Лудовика. — А? Чем тебе день нехорош? Тебе бы перекреститься да сказать: «Господи, помоги мне, грешному!» — ведь сеять идешь, на добрый урожай надеешься…
Симион привязал к телеге мешок с зерном, кликнул Трояна и, шлепнув ладонью вола, поехал со двора. Выйдя за ворота, он оглянулся и крикнул жене:
— Ты там смотри, чтобы все ладно было, уж постарайся, а то и домой не вернусь, пойду куда глаза глядят…
— Иди уж, иди, не оглядывайся…
Лудовика пошла в дом, обулась, потому что замерзла не на шутку, потом разбудила дочь и наказала ей «не спускать глаз с этой лисицы Аны» и «старой ведьмы бабки».
Сама же поспешно отправилась в село; желая застать Сучиу дома, почти всю дорогу она бежала, задыхаясь и ускоряя шаг.
Увидев его издали во дворе занятым хозяйственными делами — скотину он поил, — Лудовика обрадовалась, замедлила шаги и подумала: «Господь нас не оставляет».
Сучиу приходился Лудовике племянником, был он человек средних лет, высокий, худой, с изрытым оспой лицом.
Лет восемь он проработал на угольных шахтах в Америке, вернулся насквозь больным и все время кашлял, выплевывая черную угольную пыль, засевшую в легких. Правда, он поднакопил несколько тысяч, но деньги как-то разошлись сами собой, и ни на что, кроме новой крыши, их не хватило. Забор и тот был старый, прогнивший, колодец полуразвалившийся. И хозяйством не очень-то разжился — у него появились только две старые коровенки да тощая кляча, вот и весь достаток.
Бог наградил его четырьмя дочерьми и пышущей здоровьем женой, которая умудрялась пропускать сквозь пальцы больше денег, чем он мог бы собрать и на шестерке волов.
Человеком он слыл бывалым и почерком славился отменным — вот эти достоинства и приметил в нем сельский нотариус и взял на работу к себе в канцелярию. Работал Сучиу за небольшую плату, работал писарем и кучером — разумеется, больше кучером, нежели писарем. Но ему было безразлично, кем работать, лишь бы платили деньги.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.