Избранное - [17]

Симион зашел, чтоб немного обогреться да пропустить стопочку водки. Корчма называлась «Кооперативная», но мужики, коверкая названия, именовали ее то «оперативной», то попросту «противной». Под низеньким бревенчатым потолком висела тусклая, засиженная мухами лампа; за длинными, запятнанными вином и кровью столами гомонили мужики. Яблоку негде было упасть от тесноты. Некоторых мужиков Симион знал издавна еще со времен своей холостяцкой жизни; они, так же как он, стали добрыми хозяевами. Встретили они его громким и радостным криком.

Видно, сам бог направил его стопы в корчму, потому как с него причитается, раз он сегодня отписал землю сыну, и вообще, как говорится, всякое дело обмывки требует. Нет, нет, ему не отвертеться, они сами видели, когда зашли по своим делам к нотариусу, там старый Уркан с Валериу справляли бумаги. Видать, Симион решил дважды не тратиться на расходы, а переписать землю прямо на сына, может, так оно и вернее, раз он в доме все одно хозяин. А то сначала переписывай на себя да денежки плати, потом переписывай на сына, опять раскошеливайся, а тут одним махом, от деда к внуку, и дело с концом. Все одно Симион бы отписал Валериу большую часть, как старшему, а другому сыну он еще прикупит землицы, тому еще подрасти надо.

Правда, сами они бы так не поступили, сами они ни разу не переписывали земли на сыновей, сами еще, слава тебе господи, они в силе, а то не ровен час придется взвалить котомку на плечи да пойти по миру, скитаться до самой смерти. Но раз Симион так решил, значит, у него что-то свое на уме, он ничего просто так не сделает.

— Ну-ка, выкладывай, чего замыслил ты, хитрец? — шутливо потребовал один мужик.

— Наверно, попросил ссуду в банке, а отдавать не хочешь, а?..

— Так он тебе и сознался.

— Ну как бы ни было, а с него причитается.

— Угощаю! — крикнул Симион и так стукнул по стойке, что стекла и бутылки зазвенели. — Пейте!

В корчме на миг воцарилась гробовая тишина.

— Давай водки, корчмарь, не то прибью!

Слова окружающих когтями царапали ему душу. Он побледнел, и глаза у него стали стеклянные, как у горького пьяницы. Голова пошла кругом, и вся корчма со столами и посетителями завертелась, он едва удержался на ногах. Он налил себе водки дрожащей рукой. Выпил три стакана подряд, опрокидывая их в глотку, как опрокидывают ведра, выливая их в глубокий колодец, пил, не сказав ни слова, не поморщившись, только всякий раз плотно сжимая челюсти.

Потом он взял вторую бутылку водки и поднес ко рту, намереваясь выпить из горлышка, но сообразил, что делает что-то не то, и дрожащей рукой попытался еще раз наполнить стакан. Рука не послушалась. Симион резким движением смахнул со стойки наполовину наполненный стакан и трахнул бутылкой по стойке, осыпав всех окружающих брызгами и осколками стекла.

Блуждающим взглядом он обвел присутствующих и, не говоря никому ни слова, опрокинув на ходу лавку, бросился к выходу. Он бегом взбежал на гору, миновал кладбище и устремился на дорогу, что вела к дому. На самой вершине горы он остановился на короткий миг и проскрежетал страшным голосом: «Убью стервеца! Убью!»

Ночь была черна, ему казалось, что плывет он по грязной черной воде, в омуте, тонет, захлебывается и жадно хватает ртом воздух.

Прежде чем ринуться в дом, он забежал в сарай, схватил топор и, ворвавшись в сени, одним ударом разнес в щепы дверь.

Лампа в комнате горела тусклым светом, слабый огонек в фитиле подрагивал, казалось, осенний туман застлал все вокруг.

Лудовика сидела за столом, закутанная до глаз платком, как человек, погруженный в свое неизбывное горе, вдруг она увидела на стене зловещую тень с занесенным топором.

Она оглянулась. Лицо у Симиона перекосилось, в угольках губ белела пена; бледный как мертвец, он каким-то свистящим, не похожим на человеческий, голосом, точно изо рта у него должен был вырваться пар, прошипел:

— Где эта паскудина и его курва?!

*

Стожары пропали из виду, поглощенные пучиной небесного моря. Темные волны облаков сталкивались и разбегались, то пряча, то открывая обломки потерпевшего крушение созвездия, огоньки его неожиданно вспыхивали, выныривая среди облачных гряд, и вновь пропадали надолго, захлестнутые его волнами.

В этой кромешной ночи, казалось, сам дьявол затеял ссору отца с сыном и, озлобясь из-за своей неудачи, рвал и метал, дав волю всем темным силам. Он стоял на вершине горы, обрушивая вниз комья земли, грохот и огонь, разметая кукурузные стебли и неистово плюясь. Его конь бил копытом и высекал искры. Все смешалось, казалось, небесный круг вращается без остановки, смешав восток с западом, север с югом, и несчастному путнику, застигнутому где-нибудь посреди степи, пришлось бы ухватиться за какое-нибудь дерево, чтобы не упасть. Черные тяжелые тучи волочили по земле свои устрашающие тени, точно чудища из апокалипсиса, и постоянно меняли обличье, — они все прибывали и прибывали, извергаемые из огнедышащей кровавой пасти ночи, становясь все чернее и зловещей.

Разбуженная до срока осень, с зеленой травой в седых космах, старая и хромая, с одним глазом живым и молодым, а другим тусклым и мертвым, мокрая, точно она вылезла со дна реки, приковыляла на кукурузное поле, жалобно и тонко завывая. При ее вое собаки Урканов пугливо поджали хвосты и спрятались в укрытие, под навес с сеном.