Избранное - [21]

— Трогай, чего встали? Гони, чего глазеть, на базар опоздаем! — закричала баба с самой последней телеги. — Две собаки дерутся, чужая не встревай! С жиру бесятся! Пошел!.. Гони-и!..

Ане стало не по себе, устыдившись, она кинулась за угол. Решив, что одежду подберет тот, кто ее раскидал, Она повязала платок на глаза, как следовало рассерженной бабе, и двинулась полем к своим.

Шагая через кукурузные угодья, она кипела злостью не только на свекровь, «всему селу известную скандальную бабу и стерву», но и на этого «тюфяка» Валериу, бесштанного недотепу, что и жену защитить по-мужски не умеет.

Вернувшись домой, она, ни слова не говоря, уселась на крыльцо и разревелась. Ее мать, хромая и дряхлая старуха, кормившая в это время цыплят и отгонявшая от них «ни на что не годного петуха, которого давно пора зарезать», по глухоте ничего не услышала. Пришлось доченьке зареветь погромче, старуха обернулась и ахнула:

— Что с тобой, доченька? Что стряслось?

Ана утерла глаза краем платка.

— «Что с тобой? Что стряслось?» Житья никакого нету. Накричали на меня!

— Кто? Господи спаси! Кто накричал?

— Урканиха! Лудовика! Кто же еще?!

Старуха поворотилась лицом к востоку, воздела руки к небу, — в одной был костыль, поэтому, оставшись без подпорки, она сразу скособочилась, — и принялась насылать на сватью проклятия, от которых даже небо пришло в ужас, потому что тут же нахмурилось, то есть заволоклось тучами.

— Так мне и надо! — злопыхала Ана. — Не вышла я за любого, послушалась вас, пошла за Уркана. Вы сулили богатство. Урканы, мол, нам ровня, вот и вышло по-вашему. А эта ведьма Урканиха разбросала все мои вещи по двору, прямо из окна порасшвыряла, подлюга!

— Тьфу, страсти какие! Да как же можно? С Трилою еще никто не смел так поступать. Ох ты господи! Ну, встречу я ее на улице, задам жару!.. По гроб жизни помнить меня будет! А Валериу куда ж смотрел?

— В воду. Куда ж ему еще смотреть?.. Бегает Валериу по канцеляриям за всякими бумагами… А я…

Ана опять всхлипнула.

— Ну ты не тужи, доченька. Вытри глазки. Не плачь. Отольются ей твои слезоньки. Найдется на них управа, наймем адвахата…

— Ну их ко всем чертям!

— Одно меня беспокоит, — продолжала старуха, талдыча свое и не обращая внимания на слова дочери, — вещи твои, что остались там лежать на дворе. Раскидала их Урканиха, говоришь, а вдруг пойдет дождь, намочит, пропадут вещи-то… Пошли работника на телеге, пускай привезет, ах, жаль, лошади дома нету. Поехал батька в Лудош…

— Сама посылай, коли надо, а по мне, пропади они пропадом, вещи! Пусть хоть сгниют на дворе! Не жалко мне! Дались вам тряпки эти, меня не жалеете…

Работник только что вернулся с сенокоса и привез полную телегу травы. Приходился он Трилою племянником, был он разбитной и веселый парень, запряг четырех волов в коляску, посадил на облучок девятилетнего мальчика-сироту, взятого в дом «из жалости» для помощи, и с шумом выкатил со двора.

Выбравшись на дорогу, он неожиданно остановил волов и послал мальчонку за колокольчиками.

Старуха думала, забыли они что-то; припадая на одну ногу, подошла к забору.

— Что там у вас стряслось?

— Дядя просит колокольчики, надо ж их привязать волам, потому как за приданым невестиным едем.

— Ах ты, поганец, кыш отсюда! Дурья голова! Ишь чего надумал, на посмешище, что ли, решил нас выставить перед всем селом?

Работник хохотал во все горло, привстав с козел; он попросил колокольцы для смеху, прикинулся дурачком: вдруг старуха дозволит, чем черт не шутит! Вот была бы потеха!..

*

Нотариус, венгр, заядлый охотник, знаток и любитель вин, вел дела на свой венгерский лад и вкус; он признавал над собой только двух господ: одного — небесного, которого часто призывал в свидетели, и другого — земного; этим вторым был не кто иной, как сам господин нотариус. Правда, с некоторых пор господин нотариус чувствовал себя ущемленным в правах, не мог же он в самом деле одобрять новомодную «демократию», когда депутат, приезжая в село, вначале здоровается за руку со свинопасом, а потом уже со старостой или священником. Он вел себя по старинке, не признавая новых веяний, за что и получал часто нагоняй от начальства.

Кстати говоря, человек он был справедливый и пользовался у людей честных большим уважением. Он постоянно досадовал на падение нравов в обществе и давно бы ушел с места, но ему оставалось всего два года до пенсии. Узнав о проступке Валериу, нотариус был возмущен до глубины души.

— Ты пришел ко мне за документ? — вместо ответа на приветствие набросился он на оторопевшего Валериу. — Хочешь обкрасть свой отец?!

— Я же с полного согласия и по желанию истинного владельца, по закону, так сказать… — стал оправдываться Валериу, окружая себя словесами.

— Врать! Врать! Вон! Быстро! А то я позвать жандарм!

— А кто же, смею спросить, мне бумагу выправит?..

— Вон! Такое свинья! Прочь! Уходить! — крикнул нотариус, рассвирепев, и сказал по-венгерски, обращаясь к Сучиу, хотя продолжал сверлить глазами Валериу: — Хол аз Иштеп![1] Не давать бумаг на переписать, отцов земля! Такой авантюрист!..

Он пошарил под столом и извлек свою увесистую трость с бронзовым набалдашником.