Избранное - [13]
По дороге домой ей вдруг вспомнилась сестра, что вышла замуж в Цикуду, вспомнился теленок, у которого завелись в копытцах черви, а еще она думала о том, что приготовить на ужин.
У самых ворот опа увидела свекровь. Старая Урканиха о чем-то шепталась с женой Валериу Аной. Завидев Лудовику, Ана со старухой тут же примолкли и многозначительно переглянулись. Лудовике это не понравилось: «Что у них за секреты такие завелись?»
«И какие такие у них дела?» — продолжала она думать с досадой, делая вид, что не примечает их, и громко позвала девчонку, чтобы помогла ей вылущить фасоль. Оставшись с дочерью наедине, она спросила, глядя на нее в упор недобрым взглядом и легким кивком указывая на тех двоих:
— Куда твой дед поперся?
— Нешто он мне докладывает? Ты братца Валериу спроси, они о чем-то с ним толковали, дед и пошел себе, а братец проводил его до калитки. А напоследок сказал ему: «Ты, деда, там погоди малость, передохни, а я не замешкаюсь».
Лудовика так и застыла с открытым ртом, внимательно поглядела на девчонку, помяла в руках стручок и пытливо спросила:
— А еще чего сказал?
— Ничего.
— Ладно! Ну, милая… — покусывая губы, произнесла Лудовика. Она хотела еще что-то добавить, но, завидев приближающуюся старуху, помолчала, дала ей пройти мимо, а когда та ушла достаточно далеко, добавила: — Ну, милая невестушка, ну, Ана, ты-то, оказывается, змеюка!
День подходил к концу. Солнце, казалось, остановилось, чтобы немного посудачить с бабами, и никак не хотело уходить, так бы и стояло до темноты…
Покончив со всеми дневными делами, уже при свете лампы, семья собралась за столом и, уплетая мамалыгу, слушала, как вконец развеселившаяся Ана без умолку болтала всякий вздор.
Рыжеволосая, с веснушчатым круглым лицом, с узкими, плутоватыми, хитрющими глазами, она не казалась красавицей, но и дурнушкой ее нельзя было назвать. Люди брехали, будто мать родила ее от еврея, привозившего в село молотилку. Но Валериу жену любил, потому как в селе красота определяется югарами земли, а по всей округе не было невесты богаче.
Валериу, огромный детина с обвислыми гайдуцкими усами, слушая веселую болтовню Аны, только восхищенно потряхивал головой.
До солдатчины он был неплохим парнем, к тому же богатым женихом, но домой вернулся дурак дураком, чванился и задирал нос.
— Ежели кто, как я, прошел военную науку, — важно говаривал он (почему-то ему претило говорить, как другие, «отслужил в армии» или «отбыл солдатчину»), — и дослужился до высокого сержантского звания, тот не станет терять попусту время со всяким дураком на улице и вести с ним разговоры. Вот ежели кому дельный совет дать или разуму кого поучить, тогда другое дело, потому как все тут деревенские дурни и без всякого понятия.
Но когда доходило до дела и нужно было совет дать, он нес такое, что люди только диву давались, пожимали плечами, переглядывались, хмыкали и уходили недослушав.
Дома он тоже позволял себе употреблять поучительный тон. Говорил весьма пространно, изъясняясь примерно так: «Ежели дозволено будет для полной убедительности сказать к нашему полному взаимопониманию умное слово, то, промежду прочим, я бы с вашего драгоценного позволения…»
Таким мудреным словам он выучился у своего капитана, «человека дьявольски ученого», который считал, что только болван разговаривает просто, а умный человек непременно должен выражаться затейливо и витиевато, так чтобы его и понять было невозможно.
У Лудовики и так душа была не на месте, а веселость Аны жгла ее пуще горящего уголья. Лишь прознав, что старик отправился в Лудош за табаком, она мало-помалу успокоилась и приняла участие в общем разговоре и даже раза два улыбнулась веселой болтовне Аны. Беспокойство как бы отпустило ее, и она подумала: «Помстится же человеку такое, кажись, и не с чего было!»
Валериу она любила. Нравилось ей, что он высокий, крепкий, стройный как ель. Нравилось, что, с тех пор как стал он взрослым, всегда платил родителям лаской и почтением. «Дай-то бог, чтобы и впредь было так», — с надеждой думала она.
Валериу с Аной проснулись до света, когда Стожары еще сияли вовсю. Обычно Валериу с утра было не добудиться, он любил поваляться в постели, долго ворочался с боку на бок, прежде чем встать, а уж поднявшись, так громко бубнил, одеваясь, да так топал сапожищами, что весь дом на ноги поднимал. А тут он поднялся тихонько как мышь, стал неслышно одеваться, лишь лампу зажег. Ана тоже поднялась и, покуда муж продевал ремень в новые грубошерстные штаны, чистила ему сапоги и укладывала что-то в мешок, будто снаряжала в дальнюю дорогу. Ну до чего же любящая и заботливая жена — ангел, да и только, чего, по правде сказать, сроду за ней не водилось, потому что и она, как муженек, любила понежиться в постели. Во всяком случае, так было с тех пор, как она поселилась в доме Урканов. Случалось Валериу раза два или три уезжать из дому затемно, так Ана не то что с постели не слезала, а и глаз не размыкала.
Лудовика спала в той же комнате за дверью. Как только Валериу зажег лампу, она проснулась и больше не засыпала. Снова пробудилось подозрение, не давая ей покоя, опять обуял ее страх, что покушаются молодые на их наследство. Увидев, как Валериу взял в руки дубинку, утыканную медными гвоздями, да закинул за плечи торбу, украшенную лисьим хвостом, она уже не сомневалась, что снарядился он в дальнюю дорогу, и, не выдержав, спросила:
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.