Он зашагал медленно, равнодушно поглядывая на суетящихся вокруг людей. Когда он проходил мимо деревенской по виду тетки в синем платке, с выпирающими наружу черно-желтыми зубами, та как раз передавала покупателю пучок редьки и собиралась рассчитаться с ним. Откуда ни возьмись появился грязнолицый мальчишка лет восьми, выхватил из стоявшей за ее спиной корзины редьку и побежал прочь, однако при этом он неосторожно задел ее коромысло, тетка вскочила и мгновенно, в несколько прыжков, настигла воришку. Она дернула его за плечо с такой силой, что тот подпрыгнул от боли, и принялась другой рукой хлестать его по черным худым щекам. Редька выпала у него изо рта, мальчик уже успел откусить порядочную долю, а на оставшейся части были видны следы его острых зубов. Тетка продолжала наносить удары куда попало. Поначалу он пытался обороняться, отвечал на ее ругань не менее грязными словами, но силы были слишком неравны, так что скоро ему пришлось просить пощады у своей мучительницы.
Тем временем вокруг собралась толпа зрителей. Действительно, как интересно: здоровенная женщина средних лет дерется с тощим мальчонкой, ее физиономия раскраснелась от возбуждения, как от выпитого вина, и вот в конце концов мальчонка признал поражение… У всех на лицах расплылись довольные улыбки — люди как будто насладились комическим представлением.
— Ах ты, черепашье отродье, совсем распоясался! Вот отведу в участок, узнаешь, что к чему! — В ругани тетки уже слышались нотки удовлетворения. Парнишка опять начал отчаянно брыкаться в надежде вырваться, но в ответ получал лишь злые проклятия и тяжелые, как удары молота, оплеухи. Наконец женщина решила прекратить представление, поручила кому-то присмотреть за ее товаром и потащила мальчонку в полицию.
Тот сразу перестал сопротивляться и покорно пошел за ней, оглядываясь по сторонам, словно он что-то разыскивал. Вдруг его рот скривился, из покрасневших глаз покатились слезинки, и он издал донельзя жалобный вопль: «Мама!» Разумеется, никто, включая Ду Дасиня, не знал, что именно вкладывал парнишка в этот крик; ясно было только, что такого страдальческого вопля еще не приходилось слышать.
Женщина вместе с мальчишкой скрылись из глаз, стали расходиться и зрители — группками по три-пять человек, оживленно делясь впечатлениями. Ду Дасинь резко повернулся и пошел налево, по другой улице. Пройдя ее до конца, он удивленно посмотрел вокруг. Оказалось, что он нечаянно пришел на то самое место, которое хотел миновать. Теперь тут все было по-иному.
Здесь царили тишина и покой, солнечные лучи уже прогнали утреннюю мглу. Они окрасили в золотистые цвета крыши лавок по правую руку от Дасиня. На одной из них сидела кошка: нежась под лучами солнца, она чесала лапкой за ухом. С крыши другой лавки свешивалась клетка с белой ласточкой, которая распевала свой гимн теплу и свету. Такая благодать, такой покой. За прилавками виднелись безмятежные, лишенные выражения лица лавочников и приказчиков. Одни разглядывали прохожих, другие курили и болтали между собой. От вчерашней трагедии не осталось и следа. Ду Дасинь и не поверил бы в ее реальность, если бы не видел все собственными глазами. Да и глядя на физиономии лавочников, легко можно было предположить, что им в жизни не приходилось видеть никакого кровопролития. И вообще вокруг сплошное счастье — автомобили не давят людей, маленьких воришек не бьют и не таскают в полицию, в Китае не происходит междоусобных войн, генералы не терзают подвластный им народ, бандиты и люмпены не бесчинствуют, иностранцы не позволяют себе делать что заблагорассудится, революционеров не предают лютой казни!
Увы — Ду Дасинь стоял на том самом месте, где он вчера наблюдал отвратительное зрелище. Он хорошо запомнил, где лежало тело задавленного человека, но кровавых следов уже не было, они остались лишь в его памяти. Он долго стоял неподвижно, глядя на прохожих невидящим взором. Послышался приближающийся стук колес, потом мимо него медленно проследовала тележка с нечистотами. Ее тащила за веревку девочка лет двенадцати в рваной куртке, сквозь дыры которой торчали клочья грязной ваты. Растрепанная, босая, девчушка из последних сил тянула веревку. Лицо ее раскраснелось, изо рта шел пар. Сзади тележку подталкивал старик — судя по возрасту, ее дедушка. Морщинистый, сгорбленный, с остатками жиденькой седой бороды и усов вокруг ссохшихся губ и лысиной, просвечивающей сквозь дыры в войлочной шапке, он тоже шел босиком, в такой же рваной, как у девочки, куртке. Он еле передвигал ноги, подобно старой кляче, которую нахлестывает погонщик. Прошло немало времени, прежде чем тележка миновала стоявшего в раздумье Ду.
Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду, затем снова стал смотреть на место вчерашнего происшествия. И вдруг ему привиделось, что из-под земли проступает вчерашний труп, только видом больше схожий с толкавшим тележку стариком. За первым трупом появились еще и еще, их были уже сотни и тысячи, они заполнили всю улицу — одинаково одетые, все на одно лицо. Сначала он не поверил увиденному, потом перепугался: «Да нет же, этого не может быть!» Он пошире раскрыл глаза — видение исчезло, вновь вернулись тишина и покой. Он еще не успел прийти в себя, как над ухом раздался громкий голос: «Мы в нищете рождены, живем, страдая от нищеты, и в нищете умираем. И все из-за вас!» То был голос не одного человека, а тысяч, миллионов людей, голос целого класса. Когда Ду задумался над тем, кто эти «мы» и «вы», его охватила дрожь…
