— А может, эта весть все же недостоверна? — Он произнес эти слова явно через силу, словно каждое из них доставляло ему боль.
— Да уж куда достовернее… Вчера вечером Хунъюй сама слышала, как мама говорила одной из тетушек, что в семье Лай хотят поскорее завершить дело… Как же ловко все меня обманывали… Мама теперь говорит, что-де щадила мои девические чувства, не хотела смущать… А еще… — Голос девушки задрожал, и она замолчала, по-видимому действительно смутившись.
— Щадила чувства?! Так это же твоя судьба решается, а твоего согласия даже не спрашивают, сами втихомолку все обделали и тебя беззастенчиво обманывали! — В его голосе звучал гнев.
— Наверное, они понимали, что я не соглашусь, ведь мама уже знала… про нас с тобой… — Тут девушка снова умолкла, на ее страдальческом лице проступили красные пятна. Немного успокоившись, она продолжала: — Мама знала, что ты мне нравишься, она все уговаривала меня пореже с тобой встречаться…
— Но почему? Что плохого я тебе сделал? — Он закусил губу и не отрываясь смотрел на девушку.
— Мама часто говорит, что у тебя странный нрав, ты не соблюдаешь приличий, ведешь себя как заблагорассудится, а многих это раздражает…
— И ты всему этому веришь?
Из глубины девичьей души вырвался вздох:
— Неужели ты не разобрался в моей душе?
Он поднес к своей груди руку, в которой сжимал пучок травы:
— Разве в твоей душе не то же, что и в моей?
Она молча кивнула, сквозь гримасу страдания на ее лице проступило глубокое чувство.
Снова воцарилось молчание. Потом он заговорил так, словно хотел зажечь огонь в ее сердце. Его глаза лучились радостью — казалось, дойдя до края отчаяния, он вдруг нашел путь к спасению.
— Раз наши души едины, не будем обращать внимания на мою тетю… Это касается лишь тебя и меня, нас с тобой… Твоя мать тут ни при чем, мы будем делать так, как мы считаем нужным, мы сами будем искать свое счастье!.. Еще не поздно, мы можем найти выход, в крайнем случае — уедем отсюда!
Ничего не ответив, она начала всхлипывать.
— Ну что с тобой? Я же сказал, у нас еще есть выход! Я ради тебя готов пожертвовать всем!
Она плакала молча, но очень горестно.
— Перестань же плакать, лучше иди готовься к отъезду! Что же ты молчишь? — Он не мог понять, почему она льет слезы, не отвечая на его призывы.
Наконец она пересилила себя и заговорила:
— Не надо принуждать меня!.. Я не могу… я не хочу… бросать маму… Она уже старенькая… Давно овдовела… Я у нее единственная дочь! Она любит меня!.. И я… ее люблю…
Горечь и гнев словно судорога сдавили его горло, потом он заговорил хриплым голосом:
— Значит, ты меня не любишь! А хочешь, я вырву свое сердце и покажу тебе? — И он с силой дернул ворот рубашки.
Девушка отвечала сквозь рыдания:
— И я хотела бы открыть перед тобой свою душу… Такая уж я несчастливая, я не стою тебя… Но я не могу бросить мать, не могу заставить ее страдать… Я не хочу, чтобы она зачахла от горя…
— Значит, ты согласилась идти в семью Лай?!
— Не надо, не спрашивай об этом!
— Я уже понял, ты согласилась…
Ни слова утешения, ни слова жалости не сорвалось с его уст; наоборот, он словно решил еще больнее уколоть страдающую, плачущую девушку — слишком велика была его собственная скорбь. Любящий мужчина пожертвует всем для женщины, если она принадлежит ему. Но если он почувствовал, что она уходит, любовь может побудить его к самой безжалостной мести. Именно так было тогда с Ду Дасинем. Несколькими фразами она разбила мечты, которые он так долго лелеял, не оставив ему никакой надежды. Пусть она все еще любит его, но что проку — она ему уже не принадлежит, она уже согласилась стать женой другого. Восторг любви сменился разочарованием, печаль прогнала радость. Подавленный, он не мог удержаться, чтобы не излить всю свою обиду на девушку, которую любил больше всего на свете и которая не умела оправдываться. Ни жалости, ни сочувствия не было в нем — он лишь вынуждал ее плакать все горше и горше. Собственная боль заполнила всю его душу, он уже был не в состоянии думать о ее чувствах, поставить себя на ее место.
— Итак, ты готова идти в семью Лай, а что будет со мной? Как я мог быть таким слепым, не распознать, с кем имею дело!..
Закричала и взлетела устроившаяся было на ночлег птица, зашуршали листья акации, затем все смолкло. На его плече что-то белело — он скосил глаза, увидел, что это птичий помет, вытер плечо платком. Издалека донесся голос служанки: «Барышня, барышня!»
— Я пошел, — сказал он, вставая.
Ни слова не произнесла кузина, пока он огибал искусственную горку, направляясь к воротам сада, пока его тень смешивалась с тенями кустов и деревьев.
Из дома тетушки он возвращался в полубессознательном состоянии. Голова вдруг стала тяжелой, ноги не слушались. Ясный месяц всю дорогу сопровождал его, но он не замечал ничего вокруг. Он мог думать лишь о себе, о своих развеянных иллюзиях. Ему представлялось, будто какое-то чудовище хочет отнять у него драгоценность, он изо всех сил сопротивляется, но на самом деле сокровище уже потеряно. Та, что недавно принадлежала ему одному, теперь стала чужой! Этого он не мог перенести, он не представлял себе жизни без нее. И сейчас он защищал не только то, что он любил, но и свою собственную жизнь.
