— Ну, я пойду. Это за мной. — Она оправила платье, вынула зеркальце, пудру, помаду.
Вэньсюань приподнялся в постели.
— Не вставай, лежи, — говорила она, прихорашиваясь. — Так я постараюсь прийти пораньше. — Она улыбнулась и поспешно вышла. Смолк ее смех, звонкий голос, остался лишь запах пудры и крема.
Он одиноко сидел у стола, рассеянно глядя перед собой. «Останься! Останься!» — выстукивало сердце. Но легких шагов уже не было слышно.
Вошла мать, участливо взглянула на сына.
— Выбрось ты ее из головы, рано или поздно все равно придется расстаться. Тебе ли, бедному служащему, ее удержать?
Он опустил голову, поднес к глазам дрожащую руку — какая она худая и желтая, словно куриная лапа. Совсем высохла, мышц не осталось. Озноб пробежал по телу. Он тупо смотрел на эту страшную руку, словно преступник, которому вынесли приговор, а в ушах неотступно звучало: «Выбрось ее из головы!» Да, он приговорен к смерти. И не вправе удерживать Шушэн.
Мать зажгла свет. Он подошел к столу, мысленно попрощался с лежавшими там вещами и, совершенно разбитый, опустился в кресло, закрыв руками лицо. Глаза его были сухими, просто не хотелось ничего видеть, ни о чем думать. Он положился на волю судьбы.
— Не мучайся, сынок, женщин много. Поправишься, другую найдем, лучше этой.
Он печально вздохнул, отнял от лица руки, устремил на мать безжизненные глаза. Почему ей так хотелось разлучить его с женой? Чтобы он, обреченный на смерть, увидел цветущий мир? Но он смирился со своей судьбой, зачем же будоражить его несбыточными мечтами?! Он не мог оставаться спокойным, сердце разрывалось на части. Шушэн унесла с собой его любовь, его грезы студенческих лет, счастливые годы его жизни, его мечты о свершениях на ниве просвещения.
— Иди-ка в постель, тебе плохо! Давай пригласим врача европейского, если хочешь.
Откуда было матери знать, что творится у него на душе, но выражение его лица ее испугало.
— Не надо врача, все скоро кончится. — В голосе его звучало отчаяние. Он едва стоял на ногах.
— Что ты сказал? Подожди, я помогу! — Она подбежала к нему.
— Не бойся, мама, я сам дойду. — Словно очнувшись, он поднялся с кресла, растерянно оглядел комнату. Мрачный свет лампочки, убогое убранство, от всего веяло холодом! Погасло электричество. Постепенно глаза привыкли к темноте и стали различать окружающее.
— Только вчера выключали, и вот пожалуйста, — сердилась мать.
Он вздохнул:
— Что поделаешь?
— Зажжем свечу, а то как-то тоскливо, — предложила мать. Она нашла огарок свечи, зажгла его. Слабый ветерок покачивал пламя. В разбитом стакане вместо подсвечника, свеча наклонилась, и с нее стекал стеарин.
— Поправь свечу! — вырвалось у Вэньсюаня. Он был очень взволнован. Свет выключали часто, и слова эти были привычными. Но он часто делал не то, что думал, и говорил не то, что хотел сказать.
Мать взяла ножницы, подрезала фитиль, пламя стало ровнее.
— Есть хочешь? Я подогрею суп.
— Ладно, — ответил он равнодушно, чтобы не огорчать мать, хотя есть ему не хотелось. Ведь я сыт, а ей непременно надо, чтобы я ел. Мать взяла огарок и собралась идти на кухню. — Мама, возьми свечу, с ней будет светлее… — «Темнее, светлее, не все ли равно», — думал он.
— Мне и огарка хватит, — ответила мать, выходя.
Он остался один. Тускло горела свеча. «Еще день прошел. Сколько их осталось у меня впереди?» — рассуждал он вслух, глядя на собственную тень, которая покачивалась на стене. Он стоял в нерешительности, не зная, что делать. Не хотелось ни лежать, ни сидеть.
Пробирала легкая дрожь, и он прошелся по комнате, чтобы немного согреться.
Мне тридцать четыре, а я ничего не достиг. И вот скоро конец. Снова вспомнилась юность. Мечты, сад возле института, лица друзей, вера в будущее. И опять перед глазами мелькали лица — молодые, смелые, полные надежд… все они благодарно улыбались ему. Каким же я был наивным: мечтал создать образцовую среднюю школу. Он вздрогнул, открыл глаза. Свеча догорала. Тоска сжала сердце. Мне все это снится. Он поправил свечу. В коридоре раздались шаги. Опять надо есть. Какой смысл жить без всякой надежды? Мать принесла чашку бульона:
— Ешь, пока горячий. — Она улыбнулась.
От ее улыбки в комнате, казалось, стало теплее.
— Хорошо, мама, — послушно сказал он и сел к столу. Лицо обдало паром. Мать снова поправила свечу, и Вэньсюань невольно бросил на нее взгляд. Да. Она очень изменилась. На худом, морщинистом лице выдавались скулы. «Я замучил ее», — подумал он, чуть не плача, тупо глядя на чашку.
— Ешь быстрее, пока не остыло, — поторапливала мать.