Каждый день ей делали переливание крови, вводили физиологический раствор. Задыхаясь, прерывающимся голосом она спрашивала: «Так много крови перелили, как же быть?» Я ее успокаивал: «Не волнуйся, все в порядке, главное — выздоравливай». Несколько раз она проговорила: «Мученье тебе со мной». Почему же мученье? Я имел возможность сделать хоть что-то для своего самого любимого человека, пусть самую малость, но и тому я был рад! А потом Сяо Шань стало совсем худо. Ей начали давать кислород, весь день она лежала с трубкой в носу. Несколько раз просила ее убрать — очевидно, ей было тяжело. Но мы уговаривали ее, и она терпеливо все сносила. После операции Сяо Шань прожила всего пять дней. Кто бы мог подумать, что она так быстро уйдет! Все эти пять дней я дежурил у постели, молча глядя на ее страдания (я представлял себя на ее месте, переживал ее муки), но она не жаловалась, не роптала, только волновалась, сможем ли мы оплатить такое количество перелитой крови. При виде знакомых у нее на лице появлялось такое выражение, будто она просила извинить ее за причиненные беспокойства. Она была удивительно спокойна, но совсем не спала, лежала все время с широко открытыми глазами, такими большими, красивыми, ясными. А я смотрел и смотрел на нее, как на догорающую свечу. Как я хотел, чтобы всегда светились эти глаза! Как я боялся, что она покинет меня! Пусть будут искромсаны на мелкие кусочки все четырнадцать томов моих «зловредных книг», лишь бы она могла спокойно жить!
Как-то я перечитывал книгу Меринга «Карл Маркс. История его жизни». Там приводится отрывок из письма Маркса дочери, в котором он рассказывает о смерти своей жены. «Силы оставили ее вовремя… Болезнь приняла характер постепенного умирания, словно от старческой слабости. Даже в последние часы — никакой борьбы со смертью: медленное погружение в сон; ее глаза стали еще больше, красивее, лучистее». Я очень хорошо помнил это место. Жена Маркса тоже умерла от рака. Глядя на большие, красивые, лучистые глаза Сяо Шань, я вспомнил строки из письма Маркса и немного успокоился. Мне сказали, что моя Сяо Шань тоже «не боролась со смертью», тоже «медленно погружалась в сон». Я пишу «мне сказали» потому, что в момент, когда она покинула этот мир, меня не было рядом. В тот день, в воскресенье, к нам домой с утра должны были прийти из санитарно-эпидемиологической станции делать дезинфекцию, ведь сын заболел желтухой. Двоюродная сестра Сяо Шань была как раз свободна и согласилась подежурить в больнице, мы договорились, что после обеда я ее сменю. Но едва мы сели обедать, как дочь вызвали по телефону в больницу, сообщили, что с мамой плохо. Это был гром среди ясного неба! Мы, дочь, зять и я, помчались в больницу… С кровати Сяо Шань уже и матрац сняли. Нам сказали, что она в покойницкой. Мы поспешили вниз и у дверей столкнулись с ее двоюродной сестрой. Она нашла кого-то, чтобы помогли отнести «переставшую дышать» больную.
Сяо Шань еще не успели переложить в железный ящик, чтобы поместить в холодильную камеру. Она лежала на носилках, плотно завернутая в белую простыню, лица не было видно, только имя на табличке. Я нагнулся и несколько раз погладил белую ткань, напоминавшую форму человеческого тела, плакал и повторял ее имя. Всего несколько минут. Какое же это прощание?
Двоюродная сестра, по ее словам, тоже не уловила момента кончины Сяо Шань. Жена попросила: «Позови врача». Врач пришел, но не нашел ничего необычного. Потом Сяо Шань стала медленно «погружаться в сон». Сестра подумала, что она уснула, и, только когда пришли делать укол, обнаружилось, что сердце Сяо Шань уже не бьется. Я не смог с нею проститься, не смог так много ей сказать. Но не могла же она покинуть меня, не сказав прощального слова! Я потом часто думал: она попросила свою сестру позвать доктора. Ведь очень может быть, что она сказала не «позови врача», а «позови почтенного Ли»[35] (обычно она так меня называла). Почему, почему именно в то утро меня не было у ее постели? Никого из домашних не было подле нее, она умерла совсем заброшенная!
Зять сразу же известил о смерти Сяо Шань наших немногочисленных родственников. Невестка Сяо Шань, прибежав в больницу, упала в обморок. Через три дня в крематории Лунхуа состоялась церемония прощания. Никто из друзей Сяо Шань не пришел: мы никому не сообщили, да к тому же я уже семь лет находился под следствием. Не было траурных речей, толпы сочувствующих, слышался только надрывающий сердце плач. Я сердечно поблагодарил пришедших на похороны родственников и нескольких друзей и однокашников моей дочери, пришедших помочь. Наконец я попрощался с телом Сяо Шань; дочка, глядя на лицо матери, горько плакала. А сын в своем изоляторе даже не знал еще, что мать, давшая ему жизнь, умерла. Стоит упомянуть о сыне одного нашего покойного друга, о котором Сяо Шань в течение многих лет заботилась, как о собственном ребенке. Он приехал из Пекина только для того, чтобы последний раз увидеть ее. У этого технаря, постоянно имеющего дело с железками, сердце оказалось не из железа. Когда он получил телеграмму, его жена сказала: «Поезжай, а то всю жизнь сердцу покоя не будет». Я постоял немного около уже изменившейся Сяо Шань, нас сфотографировали. Я думал с горечью: в последний раз. Пусть останется у меня этот образ; на снимок так больно смотреть, но все равно он будет для меня дороже любых сокровищ.
