— Мои предки были рабами! — с гордостью сказал мне однажды Пэн.
У меня было много друзей, и все они, рассказывая о своих предках, самодовольно заявляли:
— Мои предки имели немало рабов!
Многие из друзей и поныне владеют большим количеством рабов, лишь у некоторых рабов осталось мало, а то и совсем нет; поэтому часто в разговорах друзья с горечью вспоминают о минувшем золотом времени.
А я сам? Как подсказывает мне память, у моего прадеда было четыре раба, а у деда — восемь, у отца — уже шестнадцать. Эти шестнадцать рабов принадлежали мне. Самодовольство распирало меня: я рабовладелец. Но мало того, я намерен был увеличить количество рабов до тридцати двух.
И вот в моей жизни появился Пэн: он спокойно, без капли стыда и даже с гордостью заявил мне, что его предки были рабами. Мне казалось: он сошел с ума.
Его прошлого я не знал, но он был моим другом. Я познакомился с ним так же, как с остальными друзьями, совершенно случайно. Он случайно вторгся в мою жизнь.
Дело происходило так: однажды после полудня, возвращаясь из университета, я брел по мостовой, погруженный в свои мысли. Сзади меня нагоняла машина, шофер непрерывно давал сигналы, но я, видимо, не слышал. Еще момент, и я был бы раздавлен, но вдруг чья-то железная рука схватила меня и отбросила в сторону. Я чуть не упал. Машина пронеслась мимо. Придя в себя и выпрямившись, я оглянулся и увидел худощавого юношу, стоявшего сзади с каменным лицом. Я сердечно поблагодарил его. Не ответив и не улыбнувшись, он только раз-другой смерил меня холодным взглядом. Но каким пронизывающим был этот взгляд! Затем словно про себя сказал:
— Следующий раз нужно быть внимательнее. — И ушел, высоко подняв голову.
Так состоялось наше знакомство.
Мы учились в университете на разных факультетах: я изучал литературу, а он — общественные науки. Мы слушали лекции в разных аудиториях, но виделись часто и каждый раз при встрече перебрасывались двумя-тремя фразами или молчали, просто обменявшись взглядами. Но в конце концов мы стали друзьями.
Наши беседы всегда были лаконичны, и мы никогда не говорили друг другу банальности вроде: «Какая хорошая сегодня погода». Слова, которыми мы обменивались, были отточены, как бритва. Нас как будто связывала дружба, но нельзя сказать, что я любил Пэна. Я подружился с ним, движимый главным образом чувством признательности и любопытством. Возможно, я уважал его, но питал к нему какую-то антипатию. В выражении его лица, в его речи, в манере держать себя не хватало теплоты. Где бы он ни был, он всегда казался холодным и бесчувственным.
Мне ничего не было известно и о его жизни: он никогда не говорил о себе. Впрочем, судя по его поведению в университете, можно было заключить, что он происходит из небогатой семьи. Его отличала экономность, ему были совершенно чужды студенческие замашки. Он не носил европейских костюмов, не ходил в кино и на танцы. Если он не был занят в аудиториях на лекциях, он либо читал в спальне, либо одиноко прогуливался по площадке около университета. Он никогда не улыбался и постоянно пребывал в глубокой задумчивости.
Да, мне часто казалось, что голова его занята какой-то мыслью. Я проучился с ним почти три года и все это время видел его постоянно погруженным в свои мысли. Однажды я не удержался от вопроса:
— Пэн, о чем ты думаешь целыми днями?
— Тебе не понять, — холодно ответил он и, повернувшись, ушел.
Он оказался прав: я действительно не понимал. Почему человек в его возрасте должен быть таким мрачным, не похожим на других, почему он должен отказываться от всех удовольствий и замыкаться в собственных мыслях — этого я не мог постичь. И именно потому, что все это казалось мне странным, я еще больше стремился разобраться в Пэне. Теперь я стал внимательнее следить за его поведением, интересоваться книгами, которые он читал, присматриваться к его друзьям и знакомым.
Но друзей у него, кроме меня, по-видимому, не было. Разумеется, он был знаком кое с кем, но никто не жаждал поддерживать с ним дружбу, да и сам он не имел желания заводить друзей. С кем бы он ни заговаривал, его лицо всегда оставалось каменным. Даже студенткам он не улыбался, когда они с ним заговаривали. И ко мне он относился очень холодно, хотя мы с ним были уже достаточно знакомы. Мне казалось, что из-за этого он и не нравится мне.
Ознакомившись с книгами, которые он читал, я нашел, что читает он совершенно бессистемно, причем много и таких книг, об авторах которых я никогда не слыхал. Некоторые из этих книг годами лежали на книжных полках в библиотеке, и никто не спрашивал их. А Пэн читал все подряд: сегодня — роман, завтра — философский трактат, потом переходил к истории. Откровенно говоря, понять его, судя по той литературе, которую он читал, было тоже нелегко: я не мог знать содержания этих книг. Для этого мне пришлось прочитать бы их от корки до корки.
Однажды вечером Пэн неожиданно зашел ко мне. Мы не виделись более двух недель. В том семестре я жил уже на частной квартире, снимая поблизости от университета удобную комнату. Она находилась в верхнем этаже дома, и из окна ее открывался вид на университет, улицу перед университетом и недавно открывшуюся площадку для гольфа.
