Избранное - [151]

— Да нет у нас никакой эпидемии. Жульничество это все, обман. Мы же тебе рассказали, в чем дело. И прошение написали: полтора десятка лир козе под хвост.

— Да поймите, наконец: не могу я нарушать законы. Завтра же меня притянут к ответственности.

Такие-то вот дела! Целый день зря ухлопали. А скотина стонет, есть просит.

— Остается одно, — говорит Хаджи Шакир, — отбить телеграмму в Анкару.

Другого выхода и впрямь не было. Обратились мы опять к писцу Реджебу Озтюрку.

— Напиши нам телеграмму-молнию, Реджеб-эфенди.

— Куда?

— В Анкару.

— Кому?

— Президенту. Премьер-министру. Главнокомандующему. Пусть снимут карантин с Оклуджа. Нет у нас ни ящура, ни других заразных болезней. Зазря помирает наша скотина.

Отстучал он три телеграммы-молнии. Тридцать лир содрал с нас за эти телеграммы. Да еще сто пятьдесят лир мы на почте выложили за отправку. Если так и дальше пойдет, домой без штанов воротимся.

— Ответ придет через несколько дней. На имя каймакама, — объяснил нам Реджеб.

Ах, господь наш, прекрасноликий Аллах! Неужто нет у тебя ни справедливости, ни милосердия?! Еще несколько дней — околеет наша скотина.

А солнцу и дела нет до наших забот и горестей. Бухается за край земли — вот тебе уже и вечер, еще один день миновал. А мы ничего так и не добились. И что делать — понятия не имеем.

Назавтра все члены правления вместе с Хаджи Шакиром вернулись домой. Я остался один. Снова побывал у каймакама, спросил, нет ли ответа из Анкары. Нет!

— Помоги, спаси, мой бей!

— Все в руках ветеринара-бея. С ним и разговаривай.

Хочешь не хочешь, иди к ветеринару-бею. Шишки на лице у него уже опали, но синяки остались. Сначала он меня и впустить к себе не хотел. Тут уж не до чести и гордости — стал я его умолять, чуть не в ногах валялся.

— Сжалься над нами во имя Аллаха и Мухаммеда! Сжалься ради жен и детей наших! Скотина подыхает с голодухи. Ты же сам знаешь, что нет у нас никакой эпидемии. Неужто ты не человек? Неужто не турок? За что ты так на нас взъелся?

А ему хоть бы что. Развалился на стуле, голову назад откинул и все мне про законы толкует. Будто назубок шпарит:

— Ящур является чрезвычайно опасной болезнью… Нередко захватывает и соседние деревни… По такой-то статье такого-то закона необходимо накладывать карантин… А уж определить, есть ли эпидемия или нет, — это дело наше, специалистов. На то мы и пятнадцать лет учимся. Понял, староста?

Что я ему ни скажу, он все свое гнет. А в конце и говорит:

— Я знаю, что вы послали в Анкару телеграммы-молнии. Вот пусть Анкара и спасает вашу скотину.

Хотел было я ему возразить, да не стал. И откуда он проведал про наши телеграммы? Лучше бы мы их не посылали.

— Давай я отобью еще молнию, заберу их все обратно, смилуйся над нами, — говорю я ему.

Долго-долго хохотал он над моими словами, а потом сказал:

— Уж каких только обвинений мы ни наслушались, староста, да вся эта пальба — вхолостую. Хоть сто телеграмм посылай, ничего не добьешься. Это дело наше, ветеринарное. Тут ни премьер-министр, ни главнокомандующий ничего не понимают. Понимает только наш брат — ветеринар. Завтра все телеграммы будут пересланы в ветеринарное управление. Оттуда приедут два ветеринара. Осмотрят скот и дадут заключение: «Эпидемия продолжается, необходимо продлить карантин. Точка». Потому что ни один ветеринар в мире не пойдет против другого.

— Тогда уж, сделай одолжение, напиши еще рапорт: дескать, среди жителей Оклуджа распространился ящур и другие заразные болезни, нужно их всех усыпить. Пусть каймакам-бей пришлет доктора, чтобы впрыснуть нам яд в руки и задницы. А потом пусть городские мусорщики сбросят нас всех в одну большую яму!.. — сказал я ему в сердцах и ушел.

Как ни ломаю голову, ничего не могу придумать. Такая горечь в душе, что в словах не передать. Скажи мне кто сейчас: «Отдай свою жизнь», — кажется, руки-ноги бы ему поцеловал: «Забирай ее, друг». Лишь бы избавиться от этой муки мученической.

Как ветеринар сказал, так все оно и вышло. Из Анкары прибыли два ветеринара. Меня позвали в канцелярию каймакама. Смотрю, и наш там околачивается. Будто нам очную ставку устраивают.

— Ваш деревенский скот поражен заразными болезнями.

— Нет, мой бей.

— Как же можно говорить «нет», когда да?

— Нет.

— Да.

— Ну что ж, поедем посмотрим.

Тут наш и говорит:

— Вы уж поезжайте одни. Чтобы потом не было разговоров, будто я повлиял на ваше решение.

Похоже, они обо всем заранее сговорились. А это все одно притворство.

«Ну да ладно, — думаю, — может, по дороге я их как-нибудь уломаю». И еще одна мыслишка у меня была. Пусть посмотрят, как наш деревенский люд плачет, рыдает. Бог даст, разжалобятся — не каменные же у них сердца.

Сели мы все в один джип, поехали.

Наши крестьяне ходят бледные-бледные, ни кровинки в лице. Давно уже не едят, не пьют. Жандармы стоят на постах с примкнутыми штыками. Уже много скотины перемерло, дохлятиной пахнет. Аллах, Аллах! И за что такая напасть на нашу деревню?

Собрались седые старики и старухи. Слезно молили ветеринаров, чтобы те сжалобились. Только их и слушать не стали.

Осмотрели ветеринары семь-восемь голов.

— Сами видите, — говорят, — скотина подыхает. Значит, эпидемия не кончилась. Надо продлить карантин еще на десять дней.