Избранное - [64]

Но это знать – напрасный труд,

пустого любопытства зуд;

ведь вот ведь дело в чем!

Все семь всемирных мудрецов

не скажут, что в конце концов…

Тим-тим, тим-тим, тим-том!

1956–1961

Зверинец яростных людей

Лев был безмерно удивлен,

столкнувшись с укротительницей,

перед которой, вставши, он

старался в струнку вытянуться.

Поноску нес, как пес, за ней

под властью взгляда женского

и львиной долею своей

гордился и блаженствовал.

Бичом язвя ему бока,

так, что зубами взляскивал,

она была то жестока,

то безраздельно ласкова.

А было иначе нельзя,

его ж природа дикая:

рванется, когти в плоть вонзя,

и прочь уйдет, мурлыкая!

Так защищалась и она

по-женскому, по-своему;

была судьба им стать дана

мучительства героями.

Зверинец яростных людей!

Пустыня раскаленная!

Читатель, в ужасе седей:

вот правда не салонная.

28 октября 1960 г.

Женщине в зеленом

Ты моешь посуду,

ты чинишь белье,

какое ты чудо,

виденье мое!

Да нет, не виденье:

ты – жизнь наяву!

Себя я лишь тенью

твоей назову.

Где ты, там растенья

и росы блестят,

малиновок пенье

и солнечный взгляд;

Где ты, там цветы

и там нет пустоты:

там кисти сирени,

жасмина кусты.

Ты хочешь, чтоб всюду

земля расцветала,

зелеными листьями

лепетала;

И в царстве зеленом

сияешь плечом

под взглядом влюбленным –

под солнца лучом!

1961

Скажи, с кем ты знаком?

С кем я знакомствую?

      Со Стендалем,

с Пушкиным, с Гоголем, с Достоевским.

«Да, но ведь эти из дальней дали!

А на сегодня знакомиться есть с кем?

Что ж на сегодня?..»

      Звенит мелочишка,

но не отметишь великих имен.

Может, еще подрастут мальчишки,

станут Мужами своих времен;

может, еще наберутся силы –

выдвинутся на века вперед,

чтобы им памятники постановили

не начальствующие, а народ!

Пушкин!

   В поэтах на первом месте,

не постаревший и после конца;

нет безупречней и чище чести

неувядающего венца.

Бешеной царской собакой укушен,

лишь пред народом он шляпу снял;

так вот его и вознес Опекушин

на всенародной любви пьедестал.

Из современников был я дружен

с тем, кто и в жизни великим был…

И для него я был в чем-то нужен,

а его я – как солнце любил.

И теперь, меж другими сидя,

во всеобщий впадая тон,

на судьбу я в глухой обиде:

почему нет таких, как он?

Те, о которых вы только читали,

далью времени унесены, –

так же любили, страдали, мечтали,

в нашей памяти живы они!

Не одни мы живем на свете,

и не клином сошелся свет.

Верю:

  будет земля в расцвете,

знаю:

  встанет живой поэт!

22 января 1962 г.

Сверстники

В путь-дорогу скарб уложившие –

и надежд и печалей остаток, –

много видевшие, пережившие,

разменявшие восьмой десяток,

Мы не только живущим сверстники

проходящего нынче года, –

мы, пожалуй, уже бессмертники

своего, особого рода.

Те, кто жили, любили, мучились,

пополняли рядами роты,

заслужили участи лучшие,

чем сведенные с жизнью счеты;

Те танкисты, миноискатели,

партизаны, парашютисты,

кто бесценную юность истратили

под осенней невзгоды свисты, –

Мы от ихних дней делегатами,

чтоб – не только внушая жалость,

а чтоб новых событий богатыми

биографии их продолжались.

В свой последний поход идущие

на передовые,

все равно мы верим в грядущее,

как и те, рядовые.

1962

Бессонные стихи

Мне не бабушкино

     знахарство,

не рецепты

   мудрых врачей, –

стих –

  единственное

      лекарство

от бессонных

    долгих ночей.

Нет в природе

    помощи лучшей,

поднимающей чувства

      ввысь,

как крылатостью

     двух созвучий

выводить на орбиту

     мысль.

На четыре

   стороны света

открывается

    горизонт,

и душа

  стихом обогрета,

и –

 бессонница не грызет!

Это средство

    вам не игрушки,

сонным людям

    оно не впрок;

это все испытали:

     Пушкин,

Баратынский,

    Лермонтов,

      Блок…

Маяковский?..

    Должно быть, редко.

Надо вот что

    иметь в виду, –

на вопрос он сказал бы:

      «Детка,

я

 работаю

   на ходу!»

И,

 услышанный всем народом,

в громогласье

    своих стихов, –

гулливеровским

     пешеходом

он ушел бы

    за грань веков!

1962

Живой

Как по Питерской,

по Тверской-Ямской…

Старинная песня

Как по улице

    по московской,

еще веющей

    стариной,

шел – вышагивал

     Маяковский,

этот самый.

   Никто иной!

Эти скулы,

   и брови эти,

и плеча

  крутой разворот, –

нет других таких

     на планете:

измельчал что-то

     весь народ.

Взглядом издали

     отмечаясь

посреди

   текущей толпы,

отмечаясь

   и отличаясь,

как горошина

    от крупы,

шел он буднями,

     серыми зимними,

через юношеские

     года,

через площадь

    своего имени –

Триумфальную

    еще тогда.

Шел меж зданий

     холодных каменных,

равнодушных

    к его судьбе;

шел

  живой человеческий памятник,

непреклонный

    в труде – в борьбе.

Шел добыть

    на обед монету –

не для жизненных

     пустяков, –

шел прославить

    свою планету

громовым

   раскатом стихов.

С толстомясыми

     каши не сваришь,

а худой

   худому сродни:

сразу видно –

    идет товарищ!..

Так мы встретились

     в эти дни…

Вот идет он,

    мой друг сердечный,

оттолкнув

   ногой пьедестал, –

неизменный

    и бесконечный,

тот,

 кто бронзовым

     так и не стал.

1962–1963

К молодым поэтам

1

Мы – дети тех гитар.

Андрей Вознесенский

Ваша гитара-гитана, Андрюша, –

пусть ваше сердце ее сохранит, –

в сердце другое то громче, то глуше

отзывом-эхом звенит.

В сердце другое то звонче, то глуше

жалящей сладко змеей,

надо иметь нерадивые уши,

чтоб не услышать ее!

Надо иметь неподвижные души,