Избранное - [63]

что мне окно открыли в мир;

друзья, чья верность – не на миг,

сошлись на новоселья пир.

Летите в окна, облака,

входите, сосны, в полный рост,

разлейся, времени река, –

мой дом открыт сиянью звезд!

1955

Пять сестер

О музах сохраняются предания,

но музыка, и живопись, и стих –

все эти наши радости недавние –

происходили явно не от них.

Мне пять сестер знакомы были издавна:

ни с чьим ни взгляд, ни вкус не схожи в них;

их жизнь передо мною перелистана,

как гордости и верности дневник.

Они прошли, безвкусью не покорствуя,

босыми меж провалов и меж ям,

не упрекая жизнь за корку черствую,

верны своим погибнувшим друзьям.

Я знал их с детства сильными и свежими:

глаза сияли, губы звали смех;

года прошли, – они остались прежними,

прекрасно непохожими на всех.

Я каждый день, проснувшись, долго думаю

при утреннем рассыпчатом огне,

как должен я любить тебя, звезду мою,

упавшую в объятия ко мне!

1956

Сон

Мне снилось: Хлебников пришел в Союз поэтов,

пророк, на торжище явившийся во храм…

Нагую истину самим собой поведав,

он был торжественно беспомощен и прям.

Вокруг него теснились мытари угрюмо,

но он, как облако, меж ними прошумел

о толстодушии былого толстосума…

А я помочь ему не смог и не сумел!

Я не отрекся, и петух не пел полуночь,

но сон прервался и вставать была пора…

А если мыслью и пылинки ты не сдунешь,

то как же ею с места сдвинется гора?

1956–1967

Степной найденыш

Я вновь перечитываю Брет-Гарта,

и снова раскидывается предо мной

Америки старая пыльная карта

своей бесконечной степной шириной.

Еще не распахана почва плугом,

еще вдоль дороги не вбиты столбы,

еще не начали друг с другом

Север с Югом ружейной пальбы.

Фургон колыхается мерно и тяжко,

вдали ковыляет унылый койот;

погонщик воловьей тяжелой упряжки

шагает, табачную жвачку жует.

Подробности в сумерках медленно тают,

их смоют потоки нахлынувшей тьмы…

Хоть дети во сне, говорят, подрастают,

но эти останутся вечно детьми.

Степные найденыши… Будет излюблен

рассказ этот в детстве намеченных лиц.

Фургон будет выслежен, смят и изрублен

и все же бессмертен на сотне страниц.

И слышимо будет: «Кларенс! На ручки!»

А он бы сквозь пыль и скрипенье колес

ее на руках за закатные тучки

на самое небо над степью занес!

1958

Тайна Эдвина Друда

Вам хотелось бы знать

      тайну Эдвина Друда?

Это Диккенса

    самый последний роман.

Он его не окончил.

     Осыпалась груда,

и молочной стеной

     опустился туман.

Вы мне станете петь

      про нелепость,

         про дикость

всяких тайн,

    от которых и пепел остыл.

А ко мне приходил

     в сновидениях Диккенс

и конец,

  унесенный с собою,

       открыл.

Что случилось действительно

        в Клойстергэме,

в этом

  автором выдуманном

        городке?

Кто распутает узел,

     затянутый в теме,

лед могильного камня

      согреет в руке?

Было так:

   двое юношей вышли к потоку,

и один не вернулся…

      Другой обвинен.

И осталось

   разгадывать тайну потомку

этих давних,

    дождями залитых времен.

Тайна Эдвина Друда,

      тайна Эдвина Друда!

Это

 самый таинственный в мире

        роман.

Не раскрыть,

    не поднять,

       не добыть из-под спуда,

не залезть любопытству

       в загробный карман.

Но события

   так убедительно явственны,

так участники драмы

      в одно сведены,

что фантазия

    яростно мечется

        на стену –

увидать,

   что за той стороною

       стены!

Время движется шагом

       величавым и медленным,

люди тают,

   как призраки,

      в бездне сырой.

Что стряслось,

    что случилось в беднягою Эдвином?

Где в тумане укрылись

       злодей и герой?

Эту тайну

   я только пред теми открою,

наклонившись над ухом,

       тому прошепчу,

кто докажет

   всей страстью своею,

         всей кровью,

что фантазия наша

     ему по плечу.

Тот со мной

    побывает сегодня в Вестминстере,

в серый камень столетья

       всем сердцем встучась,

где, разгадку скрывая,

      покоится исстари

все, что позже случилось,

      предвидевший Чарльз.

1958

Портреты

Зачем вы не любите, люди,

своих неподкупных поэтов?

Взывая к векам о бессудье,

глядят они грустно с портретов.

Одни на дуэли убиты,

другие, не сладив с судьбою,

от сердца смертельной обиды

покончили сами с собою.

Не верят созданий их пользе,

осмеивают и ругают,

пока они живы,

а после –

им памятники воздвигают.

Верните их к жизни скорее!

Пусть вышли из моды костюмы,

пусть выцвели снимки, серея,

но живы их мысли и думы.

Зачем вы не любите, люди?!

Зачем вы их губите, люди?!

Но нет на вопросы ответов,

глядят они грустно с портретов.

1952–1960

В конце концов

(На мотив Р. Бернса)

В конце концов все дело в том,

что мы – как все до нас – умрем…

Тим-там, тим-том!

Матрос пьет ром, больной пьет бром,

но каждый думает о том;

ведь вот ведь дело в чем!

Один умрет, построив дом,

другой – в чужом углу сыром…

Тим-тим, там-том, тим-том!

Один был прям, другой был хром,

красавец – тот, а этот – гном;

ведь вот ведь дело в чем!

Один имел прекрасный слог,

другой двух слов связать не мог,

в грамматике был плох.

Один умолк под общий плач,

другого доконал палач:

уж очень был горяч.

А любопытно, черт возьми,

что будет после нас с людьми,

что станется потом?

Какие платья будут шить,

кому в ладоши будут бить?..

Тим-там, тим-там, тим-том!

Открыть бы хоть один бы глаз,

взглянуть бы хоть единый раз:

что будет после нас?!