Избранное - [57]

губ зов,

жизнь начинает свой сказ

с азов.

Двое идут – шаг в шаг,

дух в дух;

трепет в сердцах, лепет в ушах

их двух.

Этот мальчонка был год назад

безус;

нынче глаза его жаром горятбезумств.

Эта девчурка играла вчера

с мячом;

нынче плечо ей равнять пора

с плечом.

Первый снежок, первый дружок –

двойник.

Как он взглянул – будто ожог

проник!

Снег, а вокруг них – соловьи,

перепела;

пальцы его в пальцы свои

переплела.

Стелют не сумерки, а васильки

им путь,

и не снежинки, а мотыльки –

на грудь.

«Не зазнобила бы без привычки

ты рук!»

Их, согревая без рукавички,

сжал друг.

«Ну и тихоня, ну и чудила,

тем – люб!

Как бы с тобою не застудила

я губ!»

Кружится, вьется Земшар,

все изменя.

Возле меня щек жар,

возле меня,

возле меня блеск глаз,

губ зов,

жизнь повторяет давний рассказ

с азов!

1950

Золотые шары

Приход докучливой поры…

И на дороги

упали желтые шары

прохожим в ноги.

Так всех надменных гордецов

пригнут тревоги:

они падут в конце концов

прохожим в ноги.

1956

«Вот и кончается лето…»

Вот и кончается лето,

яростно рдеют цветы,

меньше становится света,

ближе приход темноты;

Но – темноте неподвластны,

солнца впитавши лучи, –

будем по-прежнему ясны,

искренни и горячи!

1955

«Стихи мои из мяты и полыни…»

Стихи мои из мяты и полыни,

полны степной прохлады и теплыни.

Полынь горька, а мята горе лечит;

игра в тепло и в холод – в чет и нечет.

Не человек игру ту выбирает –

вселенная сама в нее играет.

Мои стихи – они того же рода,

как времена круговращенья года.

1956

Простые строки

1

Среди зеленой тишины

нахлынувшего лета

не все вопросы решены,

не все даны ответы…

Но ясен мне один ответ,

без всяческой подсказки,

что лучше в целом мире нет

той, кто пришла из сказки;

Чьи неподкупные глаза

в лицо беды смотрели,

то голубея, как гроза,

то холодней метели.

Мне скажут: вот, опять про то ж!

Знакомая затея,

что лучше той и не найдешь,

кто зорьки золотее!

О вы, привыкшие к словам –

казенным заявленьям,

все это сказано не вам,

а младшим поколеньям!

2

Я не могу без тебя жить!

Мне в дожди без тебя – сушь,

мне и в жары без тебя – стыть,

мне без тебя и Москва – глушь.

Мне без тебя каждый час – с год,

если бы время мельчить, дробя;

мне даже синий небесный свод

кажется каменным без тебя.

Я ничего не хочу знать –

слабость друзей, силу врагов;

я ничего не хочу ждать,

кроме твоих драгоценных шагов.

3

Что же – привык я к тебе, что ль?

Но ведь, привыкнув, не замечают.

Все превращает любовь в боль,

если глаза равнодушно встречают.

А на тебя я – и рассержусь,

не соглашаешься – разругаюсь,

только сейчас же на сердце грусть,

точно на собственное не полагаюсь;

Точно мне нужно второе, твое,

если мое заколотится шибко;

точно одно у них вместе жилье,

вместе и горечь, и вздох, и улыбка.

Нет, я к тебе не привык, не привык,

вижу и знаю, а – не привыкаю.

Может, действительно ты – мой двойник,

может, его я в стихи облекаю!

1960

Сахарно-морожено

Сахарно-морожено,

аж снег скрипит;

все поле завороженно

сверкает – спит.

Сидят в квартирах

     школьники,

стучат часы;

седой зимы

    затворники –

в стекло носы.

Не то чтоб

   мы захныкали,

то был бы срам,

но все-таки –

    каникулы

иные снились нам.

Пришлось

   погодой лютою

прикрыть катки,

как носа

   ни укутывай

в воротники.

Но есть

   такое мнение,

что сдаст мороз

и будет

  потепление,

решив вопрос.

У мальчиков,

    у девочек

сиянье глаз:

им хочется,

   как белочкам,

пуститься в пляс…

Все елочки,

   все сосенки

снег облепил;

не видят они

    сослепу,

кто их ослепил.

Поутру рано

    встанемте

и – на катки,

сменив на лыжи

     валенки

и на коньки.

Помчимся

   пританцовывая,

забелим бровь, –

на щечках враз

    пунцовая

зардеет кровь.

И лыжни вновь проложены,

и вдаль бегом;

и сахарно-морожено

блестит кругом!

1959

Соловей

Вот опять

соловей

со своей

стародавнею песнею…

Ей пора бы давно уж

на пенсию!

Да и сам соловей

инвалид…

Отчего ж –

лишь осыплет руладами –

волоса

холодок шевелит

и становятся души

крылатыми?!

Песне тысячи лет,

а нова:

будто только что

полночью сложена;

от нее

и луна,

и трава,

и деревья

стоят завороженно.

Песне тысячи лет,

а жива:

с нею вольно

и радостно дышится;

в ней

почти человечьи слова,

отпечатавшись в воздухе,

слышатся.

Те слова

о бессмертье страстей,

о блаженстве,

предельном страданию;

будто нет на земле новостей,

кроме тех,

что как мир стародавние.

Вот каков

этот старый певец,

заклинающий

звездною клятвою…

Песнь утихнет –

и страсти конец,

и сердца

разбиваются надвое!

1956

К другу-стихотворцу

Я обращаюсь к стихотворцу-другу,

к его таланта пламенному плугу,

которым он, взрывая сушь суждений,

готовил почву для живых рождений –

для выдумки, для сказки, для фантазий,

для слова, за каким в карман не лазай!

Вы самый удивительный рассказчик:

мы помним все ваш «Музыкальный ящик»,

в котором вы восстановили время,

осуществив былое в близкой теме.

Зачем же вам, который время сблизил,

предпочитать живому ветру дизель?

Живые чувства – паруса людские –

переводить на штампы заводские?

Передо мной вопрос неразрешимый:

зачем вам сердце заменять машиной?

Я сам писал про соловья стального,

пока не услыхал в ночи живого,

который пел с таким великим чувством,

что никаким не воссоздать искусством!

Я верю, и при взлете индустрии

нужны нам чувства, жаркие, живые.

Мы памятуем о машинном чуде,

но все ж у нас на первом плане люди.

Кто ж спутает с машинным звук сердечный,

рискует в пафос впасть бесчеловечный!