Избранное - [52]

жена;

сердце мое

смертельно скорбит:

душу, как кожу,

эта война

кровью запекшеюся

дубит.

5

Через ветер, через вьюгу,

через сумрак ледяной

мы бросаемся друг к другу:

«Где ты

Здесь ли ты со мной?»

Проверяя души неложность,

крепость дружеской руки –

это тоже наша должность

всякой догме вопреки.

Не гнездо свое куличье

возвышаю я, хваля, –

Человечности обличье

завтра взалчет

вся земля.

Потому всегда, повсюду

на поверхности земной

как во сне, метаться буду.

«Где ты?

Здесь ли ты со мной?»

1943

Городок на Каме

1

…Спасибо тебе,

городок на Каме –

глубокий,

надежный советский тыл –

что с нашею прозою

и стихами

ты нас не обидел

и приютил.

Остаток

забытого царства Булгарского

без имени кличущий Каму –

«Река»,

ты в воду гляделся

темно и неласково,

на то,

как проносятся мимо века.

Я помню,

как ты из-за мыса выступил,

впервые пред нами

открывшись вдали,

весь противореча названию

Чистополь, –

по горло в грязи

и по пояс в пыли.

Ты встретил нас

шипом своих сковородок,

солидным покачиваньем

на всех перекрестках,

на всех поворотах

учить нас

науке терпенья готов.

И первым ребячьим

забытым уроком

гусиных семейств

и лохматых дворняг –

был вывод,

что смысл

не в житье одиноком, –

что жизнь

заключается в сильных корнях;

Что грязи и пыли

не надо пугаться;

что почва

здесь так глубока и жирна, –

что в самой природе ее –

богатство,

обилье,

и пышность,

и сила зерна!

Здесь что ни посадишь –

растет и плодится,

чуть в землю –

обратно земля отдает;

здесь почва

сама заставляет трудиться

и чуть ли сама за себя

не поет!

На окнах

такие пылают герани,

такие наплывы

соцветий густых,

что, кажется, слышишь

желаний сгоранье

и новое возникновение их.

И здесь –

это вовсе не вычурный вымысел –

горит наше будущее на примусе…

Но если

в природе,

в растительном чуде,

здесь каждый обласкан

и стебель и ствол,

то кажется –

в хмуром,

натруженном люде

еще ни единый росток

не процвел.

2

Слушай, друг,

оглянись вокруг,

присмотрись вкруг себя

попристальней –

к лицам толп

вокзалов и пристаней…

Видишь:

харкая и матерясь,

по тротуарам мечется

плохо одетое,

скверно обутое

мужественное человечество!

Оно,

сделавшее все эти вещи:

дома, сапоги, бутылки,

солдат, письмоносцев, старух, –

не хочет своей судьбы

выпускать из собственных рук;

Оно мечется, мучится, мочится,

мычит от горя и боли,

желая жить

по собственной воле…

Обвинить ли его за это?!

Нет, не в этом судьба поэта!

Поэт

должен быть со своим народом,

он должен быть близок

к его невзгодам.

3

Какая рань,

какая муть,

и грязь, и рвань,

и тьма, и жуть!

Остатки каких-то племен обветшалых,

кочующие на пристанях и вокзалах.

Какое ошметье,

какое отребье,

уж не разговор,

а ворчанье утробье,

и водочный дух,

и свист воровской,

и брань молодух –

вот вид городской;

и бельма ворочающий гадальщик,

вещающий

о временах преходящих…

Как жадно внимают

гаданью такому:

«Гадаю за деньги,

гадаю за хлеб!»

Как будто бы

более верят слепому

именно потому,

что он слеп.

И ночи тьма

стоит, тесна;

сводя с ума,

шумит весна.

И вдруг

эта тьма прорезается песней,

которая так без ошибки чиста,

как будто вся правда народа

в родне с ней,

все,

чем отдаленные

дышат места.

По древнему городу

поздней порою,

как будто обнявшись за плечи,

идут

каких-то безвестных волшебников

трое

и сильную,

точную песню ведут!

И веришь,

что это

поспорит с дрянною,

угрюмой действительностью

дневною.

И это

не горькая корка слепого,

и это

не голый распухший живот,

а это

в душе гражданина любого

под сердцем невысказанное живет!

И город

на прочные гвозди подкован,

и городу

сильная правда ясна,

и нету на свете

народа такого,

которого б так

волновала весна!

Чистополь, 1942

Надежда

Насилье родит насилье

и ложь умножает ложь,

когда нас берут за горло,

естественно взяться за нож.

Но нож объявлять святыней

и, вглядываясь в лезвие,

начать находить отныне

лишь в нем отраженье свое,

нет, этого я не сумею,

и этого я не смогу:

от ярости онемею,

но в ярости не солгу!

Убийство зовет убийство,

но нечего утверждать,

что резаться и рубиться –

великая благодать.

У всех, увлеченных боем,

надежда горит в любом:

мы руки от крови отмоем,

и грязь с лица отскребем,

и станем людьми, как прежде,

не в ярости до кости!

И этой одной надежде

на смертный рубеж вести.

1943

Раздумья

1955

Наша профессия

Если бы люди собрали и взвесили,

словно громадные капли росы,

чистую пользу от нашей профессии,

в чашу одну поместив на весы,

а на другую бы – все меднорожие

статуи графов, князей, королей, –

чудом бы чаша взвилась, как порожняя,

нашу бы – вниз потянуло, к земле!

И оправдалось бы выражение:

«лица высокого положения»;

и оценили бы подлинно вес

нас, повелителей светлых словес!

Чbr /то это значит – остаться в истории?

Слава как мел: губку смочишь и стер ее;

но не сотрется из памяти прочь

«Страшная месть» и «Майская ночь»!

Те, кто бичом и мечами прославились,

в реку забвенья купаться отправились;

тот же, кто нашей мечтой овладел,

в памяти мира не охладел.

Кто был в Испании – помните, что ли, –

в веке семнадцатом на престоле?

Жившего в эти же сроки на свете

помнят и любят Сервантеса дети!

А почему же ребятам охота

помнить про рыцаря, про Дон Кихота?

Добр, справедлив он и великодушен –

именно этот товарищ нам нужен!

Что для поэта времени мера?

Были бы строки правдивы и веселы!

Помнят же люди слепого Гомера…

Польза большая от нашей профессии!

1954

Весенний квартал

Спасибо тебе, весна,

что ты светла и ясна