Избранное - [24]

волоса их на заре

жгутся в золах.

Дождевые облака

тянет к низу ль?

Их, смотав на кулаках,

движет дизель.

И мельканье паутин

режет пряди;

их извиву на пути

реет радий.

Забежав на самый верх,

на пролетце –

ожидаем: синий сверк

к нам прольется.

Лорелеи перелив,

песни, басни…

В галереи балерин –

в башни бацнет!

1922

Россия издали

Три года гневалась весна,

три года грохотали пушки,

и вот – в России не узнать

пера и голоса кукушки.

Заводы весен, песен, дней,

отрите каменные слезы:

в России – вора голодней

земные груди гложет озимь.

Россия – лен, Россия – синь,

Россия – брошенный ребенок,

Россию, сердце, возноси

руками песен забубённых.

Теперь там зори поднял май,

теперь там груды черных пашен,

теперь там – голос подымай,

и мир другой тебе не страшен.

Теперь там мчатся ковыли,

и говор голубей развешан,

и ветер пену шевелит

восторгом взмыленных черешен.

Заводы, слушайте меня –

готовьте пламенные косы:

в России всходят зеленя

и бредят бременем покоса!

Владивосток

1920

Птичья песня

Борису Пастернаку

Какую тебе мне лесть сплесть

кривее, чем клюв у клеста!

И как похвалить тебя, если

дождем ты листы исхлестал?

Мы вместе плясали на хатах

безудержный танец щегла…

И всех человеческих каторг

нам вместе дорога легла.

И мне моя жизнь не по нраву:

в сороку, в синицу, в дрозда, –

но впутаться в птичью ораву

и – навеки вон из гнезда!

Ты выщелкал щекоты счастья,

ты иволгой вымелькал степь,

меняя пернатое платье

на грубую муку в холсте.

А я из-за гор, из-за сосен,

пригнувшись, – прицелился в ночь,

и – слышишь ли? – эхо доносит

на нас свой повторный донос.

Ударь же звончей из-за лесу,

изведавши все западни,

чтоб снова рассвет тот белесый

окрасился в красные дни!

1922

«Совет ветвей, совет ветров…»

Совет ветвей, совет ветров,

совет весенних комиссаров

в земное черное нутро

ударил огненным кресалом.

Губами спеклыми поля

хлебнули яростной отравы,

завив в пружины тополя,

закучерявив в кольца травы.

И разом ринулась земля,

расправив пламенную гриву,

грозить, сиять и изумлять

не веривших такому взрыву.

И каждый ветреный посыл

за каждым новым взмахом грома

летел, ломал, срывал, косил –

что лед зальдил, что скрыла дрема.

И каждый падавший удар

был в эхе взвит неумолканном:

то – гор горячая руда

по глоткам хлынула вулканным.

И зазмеился шар земной

во тьме миров – зарей прорытой…

«Сквозь ночь – со мной,

   сквозь мир – за мной!» –

был крик живой метеорита.

И это сталось на земле,

и это сделала страна та,

в которой древний разум лет

взмела гремящая граната.

Пускай не слышим, как летим,

но если сердце заплясало, –

совет весны не отвратим:

ударит красное кресало!

1922

Грядущие

За годом год погоды года

идут, обернувшись красиво ли, худо ли,

но дух занимает, увидишь когда, –

они пламенеют от собственной удали.

Уездами звезд раздались небеса,

земные, на млечные волости выселясь,

сумели законы глупцам не писать,

устроились стройно без пушек и виселиц.

И дружной волною отбросив в века

земные руины, томились которыми,

заставили зорко зрачки привыкать

к иным облакам над иными просторами.

Взвивайся, песнь о пролетариях,

сквозь ночи сумрачных теорий:

мир прорывая, пролетали их

искроосколки метеорьи!

Разве же это вымысел?

Разве же это хитрость? –

Каждый, корнями выймясь

мчится, искрясь и вихрясь.

С нами

что было –

снами,

рядом

что было –

бредом,

глотку

гложите,

годы,

градом

летите,

груды!

Хмурится Меркурий

бурей,

ярая Урана

рана,

вихритесь, Венеры

эры,

рейте, ореолы

Ориона!

Мы это – над миром

марев,

мы это – над болью

были,

топорами дней

ударив,

мировую рань

рубили!

Глядите ж зорче, пролетарии,

пускай во тьме полеты – немы:

страны единой – Планетарии

грядут громовые поэмы!

1922

Взвив

Каким-то лучом багровым

промчался по дней покровам;

как неба нагое пламя,

возникнул на жизни хламе;

согнулся, суров и гневен,

скользящим клинком в огне вен;

И струнная дрожь – до свистов

всцвела от его неистовств;

и горло миров визжало,

когда его пеньем сжало;

когда он пришел весь в жалах,

в метаемых дней кинжалах;

И вот, – умирая в хрипах

изломанных в щепки скрипок;

и вот, – отгоревшим шаром

дрожа над жизни пожаром;

и вот, – отгремевшим громом

безвредно брянча над кровом, –

пролился, звеня дождями,

над серых сердец дрожжами;

без длинных, без бьющих молний

стал болью былой безмолвной;

и грохот его горошин

казался – таким хорошим!

1922

Лицом к Северу

Пусть славят весну – чьи мысли

Я снега и холода атаман.

Не буду нежнеть, и стану нежней,

чем память о кинутой в воду княжне,

И я, разрывающий ветер руками,

я сделаюсь света сияющий камень.

Летучие рыбы, летучие мыши,

я воли и воздуха вылечу выше

И ширью восстану, и крыльями длин

лицо мне обрежет мелькающий млин.

1915

Полярное путешествие

Замерзшей в реснице слезе лень

скатиться, и – око кривое

уколешь об острую зелень

лоснящейся вороном хвои.

Я сердце в стальную печать скую:

умчаться на землю камчатскую,

чтоб мысль о тебе покрасивела

на мысах и лысинах Севера,

чтоб смыло с качаемой палубы

усталые милые жалобы,

чтоб призраки скуки и старости

от пара отстали на парусе.

На море Берингово, на море Охотское

я первый певучий, славучий поход скую;

тобой заблиставшую песню умчать скую

на сказочно странную землю камчатскую.

Где леса не растут, где не греют простуд

величавые Севера братья –

друг осеньего дня, звероглазым родня,

слезы Севера еду собрать я.

Мы здесь не за золотом, мы здесь не за соболем