Избранное - [19]

как лист пред травой!»

Впали бока

в пенном поту,

чья-то рука –

хвать на лету!

В ухо мне влез,

вылез в уста,

стал перед лес

чист, как хрусталь

Цвет ковылей

сломит ли злость?

Ярче белей,

конская кость!

Бедности дней!

Жалости дней!

Милости дней!

Жизнь – все видней!

Боль – все родней!

Сердце, бледней!

1919

Ответ

На мирно голубевший рейд

был, как перчатка, кинут крейсер,

от утомительного рейса

спешивший отдохнуть скорей…

Но не кичитесь, моряки,

своею силою тройною:

тайфун взметает здесь пески –

поэт идет на вас войною!

Пусть взор, склоняющийся ниц,

покорный силе, вас встречает,

но с опозоренных границ

вам стих свободный отвечает.

Твоей красе никто не рад,

ты гость, который не был прошен,

о, серый, сумрачный пират,

твой вызов – будущему брошен.

Ты, седовласый капитан,

куда завел своих матросов?

Не замечал ли ты вопросов

в очах холодных, как туман?

Пусть желтолицый злобно туп,

но ты, свободный англичанин,

ужель не понял ты молчаний,

струящихся со стольких губ?

И разве там, средь бурь и бед,

и черных брызг, и злого свиста

не улыбалося тебе

виденье Оливера Твиста?

И разве там, средь бурь и бед,

и клочьев мчащегося шторма

не понял ты, что лишь судьбе

подвластна жизнь и жизни форма?

Возьмешь ли на себя вину

направить яростные ядра

в разоруженную страну

хранимую лишь песней барда?

Матрос! Ты житель всех широт!..

Приказу ж: «Волю в море бросьте» –

Ответствуй: «С ней и за народ!»

И – стань на капитанский мостик!

1918

Москва на взморье

Взметни скорей булавою,

затейница русских лет,

над глупою головою,

в которой веселья нет.

Ты звонкие узы ковала

вкруг страшного слова «умрем».

А музыка – ликовала

во взорванном сердце моем.

Измята твоих полей лень,

за клетью пустеет клеть,

и росный ладан молелен

рассыпан по небу тлеть.

Яркоголовая правда,

ступи же кривде на лоб,

чтоб пред настающим завтра

упало вчера – холоп!

Чтоб, в облаках еще пенясь,

истаяла б там тоска!

Чтоб город, морей отщепенец,

обрушился в волн раскат!

Над этой широкой солью,

над болью груженых барж –

лишь бровь шевельни соболью –

раздастся северный марш.

Взмахни ж пустыми очами,

в которых выжжена жуть, –

я здесь морскими ночами

хожу и тобой грожу!

1920

«Еще и осени не близко…»

Еще и осени не близко,

еще и свет гореть – не связан,

а я прочел тоски записку,

потерянную желтым вязом.

Не уроню такого взора,

который – прах, который – шорох.

Я не хочу земного сора,

я никогда не встречу сорок.

Когда ж зевнет над нами осень,

я подожгу над миром косы,

я посажу в твои зеницы,

такие синие синицы!

1919

«Вьюги в сияющих усах…»

Вьюги в сияющих усах

промчался спугнутый русак.

Прочтут ли серебряный бред

блестящие белые притчи,

где бега оставленный след

оттиснулся ужаса швыдче?

Есть повесть – на скинутой шкуре

от прыгавших прежде пружин,

как вьюга задумчиво курит

над призраком серых дружин.

Здесь столько таимых ночевок,

какою-то думой печалясь,

обрывками лиц Пугачева

во тьме над плечами качалось.

И кто-то, звеневший как деньги,

назвал себя именем Стеньки!

Еще не успеешь завиться,

как входит и свистнет Савицкий!

Я сам, свой отрезанный ус

увидев, – с ножом обернусь…

В морозную синь отуманясь,

рукой опираясь на села, –

здесь в каждой звезде – самозванец

стоит, молодой и веселый!

1917

Северное сияние

(Бег)

Друзьям

Наши лиры заржавели

от дымящейся крови,

разлученно державили

наши хмурые брови.

И теперь перержавленной лирою

для далеких друзей я солирую:

«Бег

тех,

чей

смех,

вей,

рей,

сей

снег!

Тронь струн

винтики,

в ночь лун,

синь, теки,

в день дунь,

даль, дым,

по льду

скальды!»

Смеяв и речист,

смеист и речав,

стоит словочист

у далей плеча.

Грозясь друзьям усмешкою веселой,

кричу земли далеким новоселам:

«Смотри-ка пристально –

ветров каприз стальной:

застыли в лоске

просты полоски,

поем и пляшем

сиянье наше,

и Север ветреный,

и снег серебряный,

и груди радуг,

игру и радость!

Тронь струн

винтики,

в ночь лун,

синь, теки,

в день дунь,

даль, дым,

по льду

скальды!»

1921

«Когда качнется шумный поршень…»

Когда качнется шумный поршень,

и небеса поголубеют,

и пронесется низко коршун

над голубиной колыбелью, –

какой немеющей ладонью

сберут небесные одонья?

Владения осеннего тепла,

где смерти сон – приветливый шабёр,

и если ты – осенний лист, – не плачь:

опрятен дней расчесанный пробор.

И гребешок из солнечных зубцов,

распутывая кудри облаков,

откроет вдруг холодное лицо.

И это – даль уснула глубоко.

И ветра в сияющем свисте

осыплются звездные листья,

и кисти сияющих ягод

на пальцы берущие лягут.

1917

Осень

На ветра тренькавшая кобзе,

слепая ночь убилась об земь…

Ты нынче всяких слов нарядней

встаешь, морозная заря дня!

Не верящий – иных красе вер,

я сам весь ветер и весь Север!

Здесь ваша веселая явка,

о, свежих умов короли,

здесь мира цветущая лавка

открыла прилавок земли,

и брошена с неба без стука

беленая первая штука.

Пусть с тайной злобой спросят: «Кто-сь они?»

Из снежных вылезши пеленок,

отмеряйте лиловой осени

и выберите дней зеленых –

чтоб золотой шумящей кромкой

взыграл бы первый ветер громкий.

И этим блестящим одеты нарядом,

вы станете пламени реющим рядом,

и будут посланцы глядеть молодей

того, что носило названье Людей.

И с Запада будет сверкать на Восток

всемирного пламени вечный восторг!

Ведь так спокоен, тих и прост,

сбивая с веток первый пух,

качает ветку серый дрозд –

тепла и жизни легкий пук,

и груди сияющих соек