Избранное - [57]

— Эти бедуины, бек, свора разбойников и бродяг. У них нет ни веры, ни религии. Они не знают милости и ислама.

— Как так?

— Ведь они всем обязаны феллахам. Мы оказываем им уважение, помогаем им и обращаемся с ними как с братьями, а они кичатся и похваляются, словно их кровь настоящая кровь, а наша кровь — простая вода. Душа феллаха для них не дороже меры дроби ценой в пиастр. Вот в прошлом году, Абу-Митвалли аль-Гарф оказал услугу Басису аль-Бадави. Он вспахал ему землю, приготовил ее под посев. Ведь бедуины не умеют ни сеять, ни пахать, их дело только драться и грабить. А кончилось это тем, что за его добро и милость бедуины натравили Басиса аль-Бадави на Абу-Митвалли, и Басис исхлестал его бичом.

— Он убил его?

— Ведь бедуины на все способны! Они словно дикие звери, бек. Если бы ты видел, как они едят кашу, прямо с огня, ты тоже сказал бы, что это не люди.

Старик замолчал. Мухсин смотрел на него, надеясь еще что-нибудь услышать. Через минуту шейх Хасан снова заговорил о том, как едят бедуины, и рассказал, что однажды его пригласили на бедуинскую свадьбу в пустыню. Праздник начался игрой в биргас[51] и стрельбой в воздух из ружей, потом подали полную миску белого риса, и бедуины предложили ее гостям. А было это в период хамсина[52], дул сильный горячий ветер с песком, в воздухе носилась пыль. Гости и не заметили, как белый рис в миске стал желтым, точно шафран. Он, шейх Хасан, вежливо отказался от угощения — не станет же он есть пыль! — а бедуины набросились на еду, не разбирая, где рис, где пыль, хватали ее руками и пожирали, как голодные звери.

Мухсин улыбнулся и пылко воскликнул:

— Феллах лучше бедуина! Благородней бедуина, добрей бедуина! Правда, дядя шейх Хасан?

Глава пятая

Прошло два дня, а письма от Саннии все не было. Тревога закралась в душу Мухсина. Бо́льшую часть времени он сидел на скамейке, ожидая прибытия почты и думая о Саннии и об их последней встрече. Он вспоминал поцелуй, который она ему подарила, когда из его глаз полились слезы, и сердце его трепетало от счастья. Ему казалось, что то был сон. Он удивлялся, что это великое счастье досталось ему так легко, ведь он ничего для этого не сделал. Может быть, он был рассеян, задумчив и ему все это померещилось? Или приснилось? Дважды счастье коснулось его, но он не понял этого вовремя и догадался о нем, лишь когда оно уже улетело. Санния поцеловала его! Он до сих пор ощущает ее поцелуй на своей щеке.

Мухсин бессознательно поднял руку и коснулся ею щеки, словно желая удостовериться, что поцелуй еще не стерся. Не может быть, чтобы он не оставил следа! Ведь это же не воздух! Нет! Этот поцелуй имеет для него величайшее значение. Она любит его, а он не понял вовремя, что такое любовь. Да, она его любит! Что же еще могло заставить молодую, застенчивую египтянку первой поцеловать его? И разве она не предложила Заннубе написать ему письмо? Так чего же волноваться? О чем тревожиться? Может быть, в отсутствии письма виновата Заннуба? Возможно, она еще не сказала Саннии, что от него уже пришла весточка. Надо подождать. Незачем беспокоиться и терзать себя. Лучше со спокойной душой пойти в поле и предаться мечтам, наслаждаясь свежим воздухом. Там всюду царит любовь, она в птицах, растениях, животных, во всех божьих созданиях.

Так рассуждая, Мухсин рассеял свою тревогу и приободрился. Весело принялся он бегать по полю, следить за полетом жаворонков и прислушиваться к журчанию воды под тенью толстого инжира. Он подбегал к брошенной молотилке, потом бежал дальше к нурии[53] и смотрел на приводивших ее в движение быков, которым завязали глаза, чтобы они ничего не видели и не отвлекались от работы.

Но самое сильное впечатление осталось в душе Мухсина от вида феллахских хижин, мимо которых он осторожно пробирался по тесным закоулкам деревни, стараясь не потревожить ее обитателей.

Увидев полуоткрытые ворота, Мухсин заглянул в них. Там никого не оказалось, очевидно хозяева ушли в поле. Тогда он нерешительно вошел в маленький двор, наполовину прикрытый навесом из стеблей хлопчатника и сушеного навоза. В глубине его стоял крошечный домик. Мухсин заглянул в открытую дверь, и перед ним предстало зрелище, которого он никогда в жизни не забудет. В клетушке, служившей хозяевам спальней, находилась печь, на которой лежала циновка и несколько одеял. В углу Мухсин увидел корову. Перед ней была охапка клевера, а между ее задними ногами стоял красивый теленок-сосунок, который тянулся к ее вымени. Мухсин был потрясен, когда рядом с ним увидел маленького ребенка, вероятно сына хозяина. Он изо всех сил отталкивал теленка от сосков коровы. А корова стояла спокойно и величаво, не мешая ни тому, ни другому, и, видимо, никому не отдавала предпочтения. Казалось, они оба, теленок и младенец, — ее дети. Какое прекрасное зрелище, но как страшен его смысл!

Мухсин взглянул на сосунка, который удовлетворенно мычал, потом посмотрел на младенца, издававшего довольные возгласы, и ему показалось, что оба эти создания понимают друг друга и между ними существует какая-то незримая связь. Дитя человеческое и животное жили в полном согласии.