Избранное - [134]
Но в бланке оставалось еще с десяток вопросов! И если добиться только имени стоило таких страшных усилий, что будет дальше? Особенно смущал меня последний вопрос: о промежутке времени между принятием подозрительной пищи и появлением первых симптомов! Ведь примечание в бланке требовало указать точные даты и часы. Разве эта женщина, у которой мы вырвали ее имя только после того, как она едва не вытянула из нас душу, скажет нам, в котором часу и во сколько минут заметила она появление первых признаков отравления? Немыслимо! Разве я не безумец, что задаю такие вопросы? Разве я ничего не вижу? Что подумают о моем рассудке эти женщины, если мне самому стыдно своего поведения. От этой распростертой на земле женщины я требую ответа на вопросы о часах и минутах, вопросы, напечатанные на бланке, изготовленном в столичных конторах, в безмятежности и спокойствии, вдали от этих испражнений и рвоты! Я дал понять секретарю, что допрос надо прекратить. Мы ограничились тем, что взяли «образцы» рвоты и испражнений и отрезали ногти и карманы у бывшего мужа отравленной. Потом мы вернулись к себе. Я пошел в свой кабинет и в изнеможении упал в кресло.
Пролежав минуту с закрытыми глазами, я услышал скрип отворяемой двери. Вошел мой помощник. Лицо его было бледно. Очнувшись от апатии, я быстро спросил:
— Что у тебя?
— Вскрытие…
— Ты присутствовал при нем? Каков результат?
— Результат… Я… Я…
И он опустился на стоявший поблизости стул; пристально вглядевшись в его лицо, я все понял. С этим молодым человеком произошло то же, что и со мной в тот день, когда я впервые присутствовал при вскрытии человеческого трупа.
Это был впечатлительный юноша, только вчера оторвавшийся от книг, внушавших ему, что человек — нечто возвышенное, центр бытия, избранный и отмеченный из всех живых существ заботою великого творца, что он — создание светлое, духовное, с бессмертной душой.
Не многие люди имеют возможность узнать внутреннее строение человека, и тот из нас, кто знакомился с ним, всегда испытывал потрясение. Причины такого потрясения различны, они зависят от характера человека, его природы и культуры. Я никогда не забуду того дня, когда впервые очутился около трупа мужчины, череп которого был раздроблен пулей, посланной с близкого расстояния. Пуля разорвала правое ухо и пробила череп, обнажив мозг. Пришел врач, чтобы произвести вскрытие. Я должен был стоять рядом с ним и смотреть, что он делает. Мы пришли в дом убитого с поля, на котором было совершено преступление. Это был обычный крестьянский дом. Родственники внесли убитого, завернув его в новое одеяло. Женщины плакали, издавая вопли и стоны, размазывая землю по лицу. Со мной был очень энергичный мамур. Он приказал удалить всех, разрешив остаться только охране, врачу, цирюльнику и своим помощникам. Принесли два больших таза и поставили их под широкой деревянной скамьей во дворе дома. Цирюльник и его помощник положили труп на скамейку и сняли с убитого одежду. Он был одет во все новое по случаю праздника. Преступление было совершено в праздник розговенья, в последний день месяца рамадана[111], словно убийца поторопился из опасения, что праздник пройдет, а его враг останется в живых. Видимо, ему хотелось, чтобы пуля, посланная в голову жертвы, оборвала праздничные песни в этом доме.
Врач пустил в ход скальпель. Делая разрез на голове убитого, он одновременно диктовал секретарю:
— Мы удалили волосяной покров (имея в виду, конечно, волосы на голове).
Женщины закричали еще громче. Они потихоньку забрались на крышу дома и на соседние с ним крыши. Среди нестройного хора их голосов я услышал высокий, звонкий, раздирающий душу голос, ранивший меня в самое сердце:
— О дерево, ты покрыло нас своей тенью, отец мой!
Потом раздался другой, такой же высокий и пламенный голос, прерываемый рыданиями:
— О, ты еще не переварил свой сухур[112] отец мой!
Закончив снимать «волосяной покров», врач всунул палец в рану, зондируя ее глубину и границы. Он продиктовал секретарю:
— Рана огнестрельная, глубиной в четыре сантиметра.
Он попытался нащупать пальцем пулю, но это ему не удалось.
Достав из своей сумки металлическую пилку, он стал пилить череп со стороны лба, но и это ему не удалось — кости черепа очень крепки. Тогда врач достал маленький молоточек и начал бить им по пилке, приставленной к черепной коробке, словно по коробке сардин. Одна из старух услышала этот стук и увидела из своего убежища на крыше, как долбят голову главы семьи и хозяина дома. Схватившись за щеки, она простонала:
— Да будет с ним Аллах!
Эти слова произвели на меня странное впечатление. По-видимому, старуха была уверена, что глава их семьи и сейчас продолжает быть главою семьи, личностью, человеком. У меня же не было полной уверенности в этом.
Удаление костей черепа закончилось, и показалась тонкая оболочка, непосредственно прикрывающая мозг. Врач разрезал ее скальпелем и стал осматривать места около раны, диктуя секретарю:
— Сильное кровоизлияние в мозг…
Он снова попытался нащупать пальцем пулю и снова безуспешно.
Тогда он принялся искать ее в мозгу, вокруг раны, но не находил. Куда же она девалась? Ведь выходного отверстия не было. Но врач не отчаивался. Улыбнувшись, он сказал мне:
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».