Избранник - [79]

Шрифт
Интервал

. Я старался говорить как можно яснее и четче, как будто сам вел урок в классе, а не выступал простой затравкой для комментариев рабби Гершензона. Закончив объяснение, я перешел к следующей смысловой единице — другой цитате из Мишны, позаимствованной из другого трактата, который мы сейчас и изучали. Эта вторая смысловая единица прямо противоречила первой. Я тщательно объяснил, в чем именно заключается противоречие, затем прочитал комментарии Раши и Тосефты, набранные на этой же странице Талмуда. Я ждал, что на этом рабби Гершензон меня остановит, но он молчал. Я продолжал читать и объяснять. Мои глаза были устремлены в книгу, пока я читал, и на рабби Гершензона, пока я объяснял. Он давал мне возможность продолжать, не прерывая. К этому моменту я прочитал четыре строки и стал ссылаться уже на средневековый комментарий, который был набран не на той же странице, а отдельно, в конце трактата. Держа палец правой руки на нужном месте текста, я перелистнул Талмуд и прочитал комментарий. Затем указал, что другие комментарии предлагают другое толкование, и прочитал их по памяти, потому что их не было в том издании Талмуда, которым мы пользовались в аудитории. Потом вернулся к самому пассажу и продолжил чтение. Когда я поднял глаза, чтобы объяснить следующую смысловую единицу, я увидел, что рабби Гершензон сел за стол — впервые за все время наших занятий я видел, чтобы он сидел во время шиюра, — и внимательно слушал, подперев голову руками и уставившись в раскрытый перед ним Талмуд. Продолжая свои объяснения только что прочитанной смысловой единицы, я мельком взглянул на часы на запястье и обомлел — я говорил уже почти полтора часа без перерыва. При объяснении этой единицы мне пришлось задействовать все комментарии, и мне удалось закончить толкование за мгновение до того, как прозвучал трехчасовой звонок. Рабби Гершензон так ничего и не сказал. Он продолжал сидеть и просто отпустил группу взмахом руки.

На следующий день он снова меня вызвал, и я продолжил чтение и объяснение. Я потратил два часа на семь слов, и снова посреди моего ответа он сел и обхватил голову руками. И снова не произнес ни слова. Звонок остановил меня посреди пространного толкования на четырехстраничный комментарий, и, когда он вызвал меня на третий день, я быстро прочитал эти семь слов, вкратце повторил вчерашние объяснения и продолжил с того места, где я остановился.

Между третьим и четвертым днем настроение мое скакало вверх и вниз — от бешеной радости до мрачного предчувствия. Я понимал, что все делаю правильно, иначе бы рабби Гершензон меня остановил, но мне по-прежнему хотелось, чтобы он сказал что-нибудь, а не стоял (или сидел) молча.

Кое-кто из студентов-хасидов бросал на меня взгляды, в которых восхищение смешивались с ревностью, как будто не могли сдержать восторга перед тем, как хорошо я все делаю, и в то же время недоумевали, как это такой человек, как я — сионист, сын автора апикойрсише статей, вообще может так хорошо знать Талмуд. Однако Дэнни был, похоже, абсолютно счастлив происходящим. Он не смотрел на меня ни когда я читал, ни когда я толковал, но я видел, как он с улыбкой кивал головой в такт моим объяснениям. Рабби Гершензон оставался молчалив и неподвижен. Он внимательно слушал с безучастным лицом, только порой, когда я прояснял особенно трудное место, уголки его рта немного приподнимались. Но к концу третьего дня я стал чувствовать себя неуютно. Мне хотелось, чтобы он сказал или хоть сделал что-нибудь — кивнул головой, улыбнулся, да хоть поймал бы меня на ошибке! Что угодно, только не это ужасное молчание.

Я был готов, что рабби Гершензон вызовет меня и на четвертый день. Так и произошло. Мне оставалось истолковать еще только одну смысловую единицу, и, закончив, я решил еще раз быстро пройтись по фрагменту со всеми комментариями, напомнив, в чем заключаются трудности в понимании текста, и показав различные пути их разрешения. Затем я обрисовал попытку комментатора позднего Средневековья примирить противоречия в комментариях. Все это заняло у меня меньше часа, и наконец, сделав все, что мог, я замолчал. Рабби Гершензон сидел за столом и внимательно на меня смотрел. На мгновение мне показалось странным не слышать больше звуков собственного голоса. Но мне совсем нечего было больше сказать.

Повисло недолгое молчание. Я видел, как один студент-хасид ухмыльнулся и наклонился, чтобы прошептать что-то на ухо другому студенту-хасиду. Затем рабби Гершензон поднялся и сложил руки на груди. Теперь он слегка улыбался и покачивался взад-вперед.

Он попросил меня повторить одно утверждение, сделанное два дня назад, и я повторил. Он попросил меня прояснить немного пассаж в одном из комментариев, я повторил этот комментарий по памяти и постарался снова его истолковать. Он попросил меня сосредоточиться на трудностях, обнаруженных мною при сопоставлении разных комментариев, и я снова тщательно повторил их. Тогда он попросил меня продемонстрировать, как средневековый комментатор попытался разрешить эти трудности, и я снова сделал это.

Снова на короткое время воцарилась тишина. Я мельком взглянул на часы. Они показывали два тридцать. Интересно, начнет ли он новый пассаж за полчаса до конца шиюра? Обычно он предпочитал начинать новый фрагмент — иньян, как он говорил, в начале занятия, чтобы у нас хватило времени на нем сосредоточиться. Я был очень доволен тем, как я объяснял фрагмент и отвечал на вопросы, и обещал себе, что все расскажу отцу в больнице этим же вечером.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Последний из умных любовников

Эта книга повествует о двух самых ужасных неделях в жизни Рони Левина — семнадцатилетнего сына американской пары. Ирми, его отец — агент израильских спецслужб, часто разъезжающий с секретными миссиями; Нинетта, его мать — красивая, талантливая женщина. А наш герой молод и просто наслаждается жизнью. Однажды он возвращается домой с костюмированной вечеринки, переодетый в женщину, и получает странные угрозы от незнакомца, который ошибочно принимает его за Нинетту. Эта загадочная встреча становится отправной точкой в запутанной истории, которая, как выяснится, касается не только матери и ее любовной связи на стороне, но и опасного заговора.


Бессмертник

Роман известной американской писательницы Белвы Плейн «Бессмертник», несомненно, можно назвать старой, доброй семейной сагой. Эта яркая, увлекательная книга повествует о жизни главной героини Анны с рождения до глубокой старости. Автор то погружает читателя в сюжет, делая его практически действующим лицом, то отдаляет, заставляя взглянуть на события со стороны. На долю героини выпало много испытаний: несчастная любовь; замужество, которое так и не принесло ей женского счастья; рождение дочери не от мужа; смерть сына, а потом и внука.


Стражи последнего неба

Борис Штерн и Павел Амнуэль, Мария Галина и Хольм ван Зайчик, Г. Л. Олди и Даниэль Клугер… Современные писатели-фантасты, живущие в России и за ее пределами, предстают в этом сборнике как авторы еврейской фантастики.Четырнадцать писателей. Двенадцать рассказов. Двенадцать путешествий в еврейскую мистику, еврейскую историю и еврейский фольклор.Да уж, любит путешествовать этот народ. География странствий у них — от райского сада до параллельных миров. На этом фантастическом пути им повсеместно встречаются бесы, соблюдающие субботу, дибуки, вселяющиеся в сварливых жен, огненные ангелы, охраняющие Святая Святых от любопытных глаз.


Доля правды

Действие романа разворачивается в древнем польском городе Сандомеже, жемчужине архитектуры, не тронутой даже войной, где под развалинами старой крепости обнаружены обескровленный труп и вблизи него — нож для кошерного убоя скота. Как легенды прошлого и непростая история послевоенных польско-еврейских отношений связаны с этим убийством? Есть ли в этих легендах доля правды? В этом предстоит разобраться герою книги прокурору Теодору Щацкому.За серию романов с этим героем Зигмунт Милошевский (р. 1976) удостоен премии «Большого калибра», учрежденной Сообществом любителей детективов и Польским институтом книги.