Избранницы - [5]

— На тебе! Теперь следующая, держи!

Наконец подошла и моя очередь. С удивлением рассматривала я костюм, поданный мне монахиней. Остальные девчата с какой-то боязнью и недоверием примеряли доставшиеся им «лыжные пары».

Взглянув на вырядившихся воспитанниц, сестра Дорота весело рассмеялась:

— Глядите-ка! Таких лыжниц еще свет не видывал! — И, побрякивая ключами, направилась в келью.

Одетые в «лыжные костюмы», девочки парами спустились по лестнице, миновали коридор и вышли на двор. Здесь они рядами выстроились возле стены. На ослепительно-белом, искрившемся от мороза снегу четко вырисовывались мрачные шеренги черных и длинных суконных плащей. Береты из серой шерсти и серые шарфики также не придавали нашей одежде блеска.

Делая вид, что нас совершенно не касается уродство «лыжных костюмов», мы подтрунивали над Эмилькой, обсыпанной снегом и похожей на «снежную бабу», когда на тропинке показалась Казя. Размахивая руками, она кричала:

— Санки! Санки едут!

Мы галопом бросились к калитке. В это время на крыльцо вышли сестра Алоиза и сестра Барбара. Укутанные в толстые шерстяные пелерины, в овчинных тулупах, они неторопливо пошли за устремившейся к дороге толпой девчонок.

У калитки нас уже поджидала пара саней. В первые сани, ничем не отличавшиеся от иных саней нашего курортного городишки, уселись обе монахини.

Другие сани, представлявшие собою обыкновенные крестьянские розвальни, но только с плетеными бортами, были выложены по днищу сеном. Лишь незначительная часть любительниц санной езды могла разместиться в них. За право ехать в этих санях тотчас же разгорелась короткая, но энергичная драка. Усиленно работавших кулаками и ногами девчонок ничуть не смутило то, что на них в полном недоумении смотрит сестра Барбара.

— Перестаньте! — пыталась утихомирить расходившихся воспитанниц сестра Алоиза. — Те, кому не достанется места, поедут в следующее воскресенье. Как вам не стыдно драться на улице! Ведь люди на вас смотрят!

Однако в обещанное «следующее воскресенье» ни одна из девчонок не верила, а то, что на нас смотрят люди, — мало кого беспокоило. Лихорадочно цепляясь за сплетенные из вербовых прутьев борты, каждая старалась во что бы то ни стало вскарабкаться в уже до предела заполненную корзину саней. Мне досталось место возле кучера.

Сестра Алоиза, заметив, что какая-то пани сунула Казе в руку злотувку[1], возмущенная, сорвалась со своего места.

— Казя и все остальные, не поместившиеся в санках, немедленно марш домой!

Десятка полтора воспитанниц побрели назад, громко ругаясь и возмущаясь.

В это время к санкам подбежала опоздавшая Стася. Увидев, что они забиты до отказа, она перевела на монахиню свой полный отчаяния взгляд.

— А где же саночки?

— Какие саночки?

— Ну, такие маленькие саночки, — по голосу Сташки чувствовалось, что она вот-вот заплачет. — Ведь должен быть кулиг[2]…

— А у нас и есть кулиг, — подтвердила воспитательница, хмуря брови. — В чем же дело?

— Да, на кулиге, — упорствовала маленькая Сташка, с трудом сдерживая слезы, — саночки едут по снегу. Много, много маленьких саночек, привязанных к шнуру, Я видела!

Сестра Барбара высунулась из саней, схватила под мышки плачущую девчушку и усадила ее рядом с собой.

Несмотря на протесты сестры Алоизы, нашлись и саночки. Железные, с выгнутой спинкой, они служили зимой для доставки свиньям помоев в бидонах. Привязанные шнуром к саням, они выглядели вполне прилично, и не только Сташка, но и ни одна из нас не сомневалась уже в том, что эти железные саночки, весело подскакивающие на снегу, убедительно свидетельствуют о весьма радостном событии: полтора десятка сирот-воспитанниц приюта едут кулигом!

Мы вернулись, когда уже опустились сумерки. Сбросив в чулане затвердевшие от мороза плащ, берет и дырявые валенки, я помчалась в столовую. В печи дотлевали еловые шишки. Молчаливая Казя, присев на корточки, усиленно дула в черную печную пасть: там вспыхивали красные языки пламени и сразу же гасли. В воздухе стоял запах гари и хвои. Было холодно. Сквозь щели в деревянных стенах проникал морозный воздух.

Утомленные, сонные, сидели мы на лавке, тесно прижавшись друг к другу, уставившись в черный прямоугольник окна, за которым неистовствовал январский ветер.

Послышался голос Владки:

— Ну и тишина во всем доме! Будто никого в нем не было и нет.

— Вот именно, — отозвалась я. — А может быть, нас и в самом деле нет и нам только кажется, что мы есть?

— Что-нибудь случится, — убежденно заявила Владка. — На крещение тоже было так вот тихо, а потом оказалось, что кот влез в кладовую, сожрал литр масла, а всыпали за это Казе.

— Тихо ты, — цыкнула на нее Казя. — Лучше давайте почитаем молитву, а то в такой вечер нечистая сила любит страшить. Ой, как завывает в трубе!

Мы замолчали, перепуганные. Ветер гулял по крыше, шелестел сажен в печи. Где-то распахнулось окно, неожиданный сквозняк ворвался в коридор — и с адским грохотом захлопнулись двери.

— Матерь божия! — вскрикнула Зоська, срываясь с лавки. — Боже мой!

Мы все бросились к ней.

— Что случилось?

— Ой, — пролепетала Зоська, отнимая руки от лица, — за окном кто-то стоял…