Избранная проза - [8]
Я не собирался разыгрывать из себя кролика. Я постучал, вошел, уселся и скрестил ноги. Лоренц, похоже, изучал какую-то рукопись и не обращал на меня внимания. Может, я должен как следует ознакомиться с обстановкой этой комнаты? И правда, над его по-военному высоко вскинутой головой я заметил на стене грамоту. Сбоку стоял книжный шкаф, где за стеклом сомкнутым строем стояли классики. На письменном столе — гипсовая копия римского бюста. В остальном безукоризненный порядок и спартанская пустота.
Я попытался оценить крепость стула, на котором он восседал, чтобы с помощью иронических наблюдений хоть как-то избежать неловкости. Сам я сидел на некоем подобии табуретки и откинуться назад не мог.
Наконец Лоренц поднял взгляд от рукописи. Посмотрел на меня так, словно впервые видел, и с места в карьер напустился на меня за мою показную небрежность.
Слышал ли я что-нибудь о конференции, где обсуждался репертуарный план? Известны ли мне постановления руководства? Принял ли я к сведению, что заведующий литчастью уже завтра начинает курс лечения, а он, Лоренц, будет все это время замещать его? Можно ли ожидать от меня идей касательно изготовления (он так и выразился: «изготовления») веселой комедии для следующего сезона? Может ли он рассчитывать на меня, если понадобится принять самые срочные меры?
От растерянности я то согласно кивал, то отрицательно качал головой, вероятно, всякий раз невпопад. Я невольно вытянул ноги и таким образом принял позу почти раболепного внимания, которая потом преследовала меня и в кошмарных снах, заставляя среди ночи просыпаться в холодном поту от стыда. Лоренц между тем, ничего не замечая, предпринимал одну атаку за другой. Но я решил: пусть до него наконец дойдет, кто на конференции сидел рядом с ним, пусть узнает, что меня не привлекли к разработке решений руководства, что на любое мое предложение смотрят как на честно выполненное домашнее задание школьника, что если со мной и считались хоть сколько-нибудь, так это потому, что я исполнял все указания.
— Вот тут у меня, — продолжал он скрипучим голосом, — рукопись, присланная в конце пятидесятых годов одним сельским учителем. Сцены из деревенской жизни, написанные для конкурса, в свое время объявленного нашим театром, чтобы воплотить на подмостках жизнь наших современников. Результаты, возможно, вам известны. Если в театре о чем еще и говорят, то только о пьесе «Маленькие люди — великие люди», вошедшей в историю театра и ставшей, без сомнения, полезнейшим пособием для высшей школы. Выбор тогда пал на эту работу, потому что здесь мы могли рассчитывать на публику из индустриальных районов, сосредоточенных вокруг нашего города. Но сцены из деревенской жизни были не менее интересны. Крупные конфликты, так сказать, с комической стороны… Я всегда сожалел, что пришлось оставить эту вещь без внимания…
И тут я вспомнил: один из наших доцентов и в самом деле упоминал эту пьесу. Как пример тихой формы театрального скандала, весьма обычного для того времени. И хотя в газетах ее расхваливали на все лады, ни один театр в республике так и не решился ее поставить. И она канула в небытие, когда все возможности привлечь людей в театр путем принудительного всучивания абонементов были исчерпаны. И мне вдруг стало страшно от сознания, что напротив меня сидит человек, который видит все это совсем иными глазами. Он с неистовым упорством держится за им самим сфабрикованную легенду и старается использовать первую представившуюся возможность, чтобы опять взять старт с того места, где он в свое время, если взглянуть трезво, потерпел крах. Трудящиеся требуют веселых современных пьес. Отлично, значит, надо их организовать!
— Я, — продолжал Лоренц, не обращая внимания на мои поджатые губы, — направил этому учителю телеграмму и назначил с ним встречу. То, что он тогда написал, конечно, несколько устарело, но тот, кто обладал даром видеть самое насущное, — тот и с годами не утрачивает способности к сценическому воплощению своих идей. Вдобавок мы спокойно можем исходить из того, что жизнь на селе нынче больше поставляет материала для комедии, чем раньше. Вероятно, у этого учителя все ящики завалены рукописями.
Он говорил, не обращая внимания на полное отсутствие какой-либо реакции с моей стороны, упомянул о том, что, возможно, учитель начнет ломаться или же он очень занят, однако, ввиду серьезности ситуации, на которую настоятельно указывал даже секретарь окружного комитета партии, нельзя дать ему увильнуть, вернее, необходимо безотлагательно добиться встречи с ним, даже если он не ответит на телеграмму.
Я слушал его слова и не слышал их. Во мне росло какое-то нехорошее чувство, вероятно бравшее начало из расхожих формулировок, что туманом обволакивали мой рассудок; я позабыл о том, как я сижу, я не мог ни реагировать, ни думать, я утратил волю под взглядом этого чудовищно целеустремленного человека, который в противоположность мне научился отметать любые сомнения, чтобы сохранить способность к маневрированию… И сейчас этот человек даст мне задание, в бессмысленности которого я твердо убежден, но за которое я тем не менее возьмусь. Ибо он наделен властью. Имеет право давать указания. Парень в кроссовках достиг непредвиденных результатов.
Сборник представляет советскому читателю рассказы одного из ведущих писателей ГДР Иоахима Новотного. С глубокой сердечностью и мягким юмором автор описывает простых людей, их обычаи и веками формировавшийся жизненный уклад, талантливо раскрывая в то же время, как в жизнь народа входит новое, социалистическое мировоззрение, новые традиции социалистического общества.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Действие романа происходит в Чехословакии после второй мировой войны. Герой его — простой деревенский паренек Франтишек, принятый в гимназию благодаря исключительным способностям, — становится инженером и теплому местечку в Праге предпочитает работу на новом химическом комбинате далеко от столицы. Герою Мисаржа не безразлична судьба своей страны, он принимает близко к сердцу ее трудности, ее достижения и победы.
Добрый всем день, меня зовут Джон. Просто Джон, в новом мире необходимость в фамилиях пропала, да и если вы встретите кого-то с таким же именем, как у вас, и вам это не понравится, то никто не запрещает его убить. Тут меня даже прозвали самим Дракулой, что забавно, если учесть один старый фильм и фамилию нашего новоиспеченного Бога. Но речь не об этом. Сегодня я хотел бы поделиться с вами своими сочными, полными красок приключениями в этом прекрасном новом мире. Ну, не то, чтобы прекрасном, но скоро вы и сами обо всем узнаете.Работа первая *_*, если заметите какие либо ошибки, то буду рад, если вы о них отпишитесь.
В том избранных произведений чешского писателя Яна Отченашека (1924–1978) включен роман о революционных событиях в Чехословакии в феврале 1948 года «Гражданин Брих» и повесть «Ромео, Джульетта и тьма», где повествуется о трагической любви, родившейся и возмужавшей в мрачную пору фашистской оккупации.
Роман «Облава на волков» современного болгарского писателя Ивайло Петрова (р. 1923) посвящен в основном пятидесятым годам — драматическому периоду кооперирования сельского хозяйства в Болгарии; композиционно он построен как цепь «романов в романе», в центре каждого из которых — свой незаурядный герой, наделенный яркой социальной и человеческой характеристикой.