Избранная проза - [48]

Я часто воображал себе плохой конец. Это как проклятие — то, чем должен отличаться драматург и чем я обладал в значительной степени: способность при минимуме средств создать максимум сценического действия. Крик был пронзительный, долгий и, не успев смолкнуть, превратился в вой. Я видел отверстые рты женщин и чувствовал потребность мужчин сейчас броситься к центру событий. Но смерть сковала их, она всем раздала роли статистов.

Я видел движение, которым Понго хотел дотянуться до руки Бруно, чувствовал биение крови в горле, когда он потерял равновесие, ощутил тот обжигающий озноб, с которым тело неудержимо неслось к земле… Последнее, что я еще слышал, — это свист ветра в ушах, и мне казалось, я ощутил даже боль от удара о землю…

Но довольно! Я не хочу отягощать заключение этого отчета еще и своими душевными терзаниями. В конце концов, я жив, а Понго умер. И это самая трезвая правда. Хочу и я трезво довести до конца этот отчет.

Бруно со стоном поднялся на ноги. На осунувшемся лице явственно проступила седая щетина. Он по-прежнему держал руку вытянутой, словно она была чужая. Ведь она не смогла преодолеть эти сантиметры между спасением и катастрофой. Тогда зачем вообще она нужна? Клаушке увидел его горе. И, хлопнув Бруно по плечу, подтолкнул его к выходу. И сам пошел следом.

Я остался на колокольне. Все чувства и ощущения покинули меня. Когда стемнело, я сошел вниз. Мне не было страшно в холодной, темной церкви, не было страшно и при виде места падения. Я последним оставил сцену. Хутор я благополучно обошел стороной. Когда рядом со мной затормозила машина шахтоуправления, я тут же принял предложение ничего не ведающего шофера. Мне удалось уехать домой в ту же ночь.

Лоренц не ругал меня за неудачу, узнав, что адрес, который он дал мне, вскоре перестанет существовать.

На своем столе я обнаружил недоделанную работу. Программку «Натана Мудрого». Мои идеи относительно ее оформления были одобрены.

Однажды на людной улице мне в глаза бросился человек. Я пошел за ним и сразу понял, что уже раньше видел его. Но где? После долгих раздумий я сообразил: это был тот человек, который хотел еще раз взглянуть на могилу своего отца, но не смог ее найти, а потом, посреди заброшенной деревни, так беспокоился о своей машине. Не встреть я его случайно, я никогда бы о нем не вспомнил. А потом мне стало все труднее вспоминать свой позор и чувство вины. Дабы избежать потерь, связанных с такими провалами в памяти, я и написал этот отчет.

Перевод Е. Вильмонт.

ПРОЩАЛЬНАЯ ДИСКОТЕКА

К сожалению, я не из тех товарищей, у которых идей хоть отбавляй. Обычно я долго раскачиваюсь, прежде чем до чего-то додумаюсь. Иногда все начинается еще во сне. Например, лежишь рано утром в постели и видишь: кто-то кого-то избивает. То есть нечто такое, чего на самом деле и в помине нет. И это известно тебе только по рассказам о давних временах или о других частях света. Почему именно мне это может привидеться, объяснить не могу. Знаю лишь, что меня это мучает. Я начинаю метаться, я… Но об этом даже Луцу не стану рассказывать. Еще не совсем проснувшись, вдруг слышу голос матери. И звучит он как-то необычно резко. Наверняка что-то у них там в кухне стряслось.

— Я знала, что так получится. Знала!

— Ну и что с того? — слышится густой бас отца. — Что толку, что ты знала? Старик до сих пор сидит там, и ни с места.

— Не смей так говорить о моем деде!

— А что, разве он не старик?

— Это еще не значит, что ты имеешь право сбрасывать его со счетов.

— Как будто такого сбросишь! Этот заскорузлый упрямец еще не раз напомнит о себе!

— Ах так, заскорузлый упрямец!

— Меня уже на улице останавливают и спрашивают: почему он никак не переедет в интернат для престарелых, там тебе и уход и все прочее. Почему сидит там сиднем? Причем один ведь остался, последний. Это похоже на вызов!

— А если он не хочет!

— Что значит «не хочет»? Разве меня кто спрашивает, чего я хочу? И мне же приходится выслушивать упреки. Причем от одного из районных руководителей. Так-то, девушка.

Если отец называет мать «девушкой» — значит, настроен либо крайне благодушно, либо из рук вон плохо. Попробую разобраться. Но мать, видимо, знает в чем дело. И берет на два тона ниже:

— Может, тебе стоит еще разок к нему съездить? Поговорить с ним по-хорошему?

— И не подумаю! Чтобы он опять наплевал на мои слова, будто я какой-то сопляк. Кроме того, завтра мы все отправляемся на прогулку в Исполиновы горы, и точка!

После этого бодрящего обмена репликами наступает молчание — то самое, из которого умельцы могут состряпать целый роман. А я ворочаюсь в кровати и не нахожу себе места, словно именно меня избили. Наконец, мне удается пересилить себя. И я хоть и с трудом, но встаю. У двери кухни я бормочу нечто нечленораздельное, что при большом желании можно принять за «доброе утро». Поскольку такого желания ни у кого не возникает, ответом меня не удостаивают. Когда я вхожу в кухню после душа, картина уже другая. Мать бодро гремит чашками, отец жует, не отрываясь от газеты. Он читает рубрику «И такое случается!». Она находится на предпоследней странице внизу слева. А в остальном, дескать, мир в порядке. Меня так и подмывает показать им, что я их игру насквозь вижу. Но ничего путного в голову не приходит. Поэтому я молча хватаю сумку и ухожу.