Избранная проза - [41]

— Надо с этим что-то делать! Не может же он все время где-то скитаться.

— Они его найдут.

— Нет! — воскликнула она. — Нельзя, чтобы они его нашли. Это добром не кончится.

Она была по-настоящему красивой, но в волнении забыла об этом. Так, сейчас она схватилась рукой за занавеску, движение это было неосознанным, и тело ее красиво напряглось. Чтобы не дать ей опомниться, я предложил:

— Давай сделаем так: мы ищем его. Ты и я. Пойдем, как только ты тут управишься.

Это «ты» вырвалось само собой. Она реагировала на него так, словно мы с ней с детства на «ты». То есть сразу перешла к делу:

— И где мы будем его искать?

— Этого я пока тоже не знаю. Но наше преимущество в том, что кое-что о нем нам с тобой известно. Тебе одно, мне другое. Надо сложить это вместе! Таким путем часто удавалось напасть на чей-то след!

Я с удовольствием наблюдал, как тревога в ее глазах сменяется чем-то вроде восхищения. Исходя из ситуации, оно могло относиться только к некоему Крамбаху, привычно озабоченному тем, чтобы борода как можно выгоднее удлиняла его простецкую физиономию. А может, наконец, я зря беспокоюсь?

Гундель выпустила из рук занавеску. Задумчиво потеребила средним пальцем нижнюю губу. В глазах ее отразилось неприкрытое удовлетворение этим нашим заговором.

— Хорошо, — прошептала она, — я сегодня закрою пораньше. Самое позднее без четверти три.

Она откинула занавеску, открывая вид на самый обыкновенный торговый зал. Раздраженная очередь успокаивалась по мере приближения к Гундель, поддаваясь ее обаянию. И только тот, кто заметил меня, еще продолжал злиться. Меня это ничуть не смущало. Заручившись таким обещанием, я готов был пройти сквозь любой строй.

18

Вот опять я шагаю в деревню. И сейчас самое время дать кое-какие разъяснения. У меня и в мыслях нет злоупотребить лучшими чувствами молодой девушки. Я лишен того честолюбия, которое жаждет успеха любой ценой, невзирая ни на что. Скорее я страдаю от недостатка честолюбия (удобный случай поговорить о комплексе неполноценности нашего поколения!). Все, что до двадцати пяти лет требовалось от человека — в детском саду, в школе, в армии, в институте, — это были упражнения, подготовка. Подготовка к жизни или, как иной раз это называется, «на случай опасности». Делаешь вид, как будто бы… Тебя приучают стремиться к высоким результатам, напоминая — в зависимости от педагога, мягко или жестко, — что все это должно быть оплачено. Пока это упражнения — их оплачивают трудящиеся, потом уже каждый платит за себя сам, правда при условии, что другие смогут упражняться еще дольше, а те, что хорошо упражнялись, увидят от жизни кое-что еще. Я слышу возражения: такова жизнь. Проклятие все возрастающей узкой специализации в современном индустриальном обществе пока можно нейтрализовать только с помощью высокого культурного уровня масс. Если вообще можно. Как у нас… И я тоже хотел бы, если угодно, без всяких придирок ставить под сомнение — спасибо Марксу! — то, что принято считать достижениями. И так далее.

К этому я могу только добавить: все возражения будут правильны, более того, меня даже не надо одергивать, ибо я сам себя одергиваю. Это обстоятельство тоже часть комплекса неполноценности. И оно все больше этот комплекс провоцирует. И тут уж ничего не поможет, если человек сам это сознает. Как говорится, то, что названо, почти изжито. Куда там. Мы волочим за собой по жизни этот комплекс. И только подстерегаем момент, чтобы освободиться от него благодаря истинно высокому достижению. Быть может, другие профессии дают возможность изживать этот комплекс постепенно. Но в моей профессии это сродни акту насилия. Одним махом можно стать тем, кем ты всегда хотел быть. Но зато и риск провала — о, все уравнивающая справедливость! — тут гораздо больше.

Ну и, наконец, последнее: я был одержимым. В те часы меня меньше всего занимали ни к чему не обязывающие бодрые картины почти туристической экскурсии в действительность, которыми я тешился в начале путешествия. Я хотел доказать это Лоренцу, который с трудом удерживался от покровительственного обращения «мой юный друг», доказать Краутцу, который не удостоил мою затею даже саркастического комментария, доказать Клаушке, который оспаривал у меня право на правильную позицию, и девушке по имени Гундель, чей восторг, оказалось, основывался на ожидании, что я способен не только на фамильярные выходки. Моя решимость мало-помалу переходила в активность. И, увидав с дороги охотничью вышку на опушке соснового леса, я не преминул на нее взобраться. Оттуда открывался широкий вид, справа — на пустырь, а слева — на поле зеленых кормов. Над краем лесопосадок высотой в человеческий рост я заметил несколько черных чердачных окон и прежде всего пустую, без всяких уже украшений колокольню. С этой стороны, горизонтально врезаясь в пустоту, она казалась странно бессмысленной.

Видит бог, я уже тогда пытался внедрить в свое подсознание те характерные детали, которыми хотел воспользоваться впоследствии. Так я догадался о причинах загадочного движения ветвей, то вверх, то вниз, только представив себе, что движение это подчинено некой системе. Кто-то пользовался деревьями заповедника как прикрытием, чтобы после долгого сидения в засаде молниеносными прыжками перебраться в другое место. Дальнейшее выяснялось со все возрастающей определенностью. Несомненно, приближался человек. Ни один зверь не может так методически демонстрировать свой страх.