Избранная проза - [106]

Потом ядовитый туман над горелками рассеялся. Пламя вырвалось на простор. И скоро оно горело ярким ровным светом.

Они успели на последний поезд. Проводник багажного вагона с презрением швырнул им велосипеды.

— Мне-то что. Служба такая. Но вы олухи! И чего понесло? Прямо в канун рождества!

Ни один из нас не знал, что ему ответить. Латтке и сегодня было бы трудно это сделать.

Он вышел на поляну, где бросил машину. Поселок растворялся в сумерках, сливаясь с серым туманом. И вот там-то он вновь увидел Антека, исполнявшего свой ритуальный танец.

— Вот где надо искать, — говорит Латтке, но, усомнившись в своих словах, замолкает.

Перевод В. Котелкина.

ТАНЕЦ ПРОШЕДШИХ ЛЕТ

Мой мальчик! Какими же впечатлительными мы были тогда. То, что Лисси разорвала помолвку, повлекло за собой разбор на собрании крайне щекотливых вопросов. Я помню, что в животе у меня урчало, потому что собрание состоялось сразу после занятий, во время обеденного перерыва. Конечно же, это было делом рук Марго. У нее была жилка явного стратега: с одной стороны, она жаждала горячей дискуссии, а с другой — надеялась, что наш голод станет ее союзником и приблизит желанный результат.

Но она просчиталась. Сначала все шло как и было задумано. Лисси расспросили обо всем — как, и почему, и какова, собственно говоря, подоплека этой истории. Ведь вероломно покинут был не кто иной, как полицейский, да еще вдобавок находящийся на казарменном положении. Это как раз относилось к вопросам идеологии. Война закончилась всего несколько лет назад, люди сохраняли в высшей степени сложное отношение ко всем военным, но «там» вооружались, и мы не могли игнорировать это. Вот и считалось необходимым всячески содействовать повышению престижа народной полиции. Поэтому загнанной в угол Лисси не оставалось ничего другого, как сказать скромную правду.

Причина тут не идеологическая, уверяла она и даже выразила готовность заключить помолвку с другим полицейским, если только таковой найдется и мы этого пожелаем. Дело было скорее всего в том, что уже через три недели после помолвки Лисси никак не могла отделаться от чувства, что что-то проходит мимо нее. Короче говоря: Лисси любила разнообразие, и в этом она призналась.

Мы, совершенно озадаченные, устремились было в столовую, но Марго быстро переметнулась с идеологического поля боя на моральное. Минутку, сказала она, мы ведь еще не закончили. Друзья, это же недостойно студента рабфака, нельзя же, в конце концов, менять любовников как перчатки. Где же тогда чувство ответственности по отношению к обществу?

О, эта Марго! Она и не думала отступать, она трубила к атаке. Но тут уж запротестовали наши пустые желудки и беззаботность в вопросах морали. Во всяком случае, в тот момент я был голоден, как истинный пролетарий. Мой дедушка с материнской стороны был каменщиком, он пережил четырех жен, но не удовлетворялся лишь ими. Об отце моего отца было известно, что, дожив до преклонного возраста, он оставался столь же неутомимым, впрочем склонным к мелким интрижкам, любовником, сколь и могучим кузнецом. У моего отца тоже губа была не дура. Он с одинаковой страстью относился и к работе стеклодува, и к веселью не в чисто мужских компаниях. Все это я считал нормальным, но только не голод, поэтому я пошел в наступление. Ну и что в этом такого, сказал я. Я-то думал, речь идет о важных вопросах, о нашей идеологии. Но кто дает нам право вторгаться в чужую интимную жизнь, которой каждый волен наслаждаться как хочет. Войдя в азарт, я потерял чувство меры и попытался увенчать свое наступление смелым маневром. Впрочем, сказал я, я прекрасно понимаю Лисси; хотя и не одобряю ее. У нас, выходцев из простого народа, твердые принципы, в остальном же нам не чуждо ничто человеческое. Таким образом, я обнажил один фланг, на который Марго не замедлила напасть. Посмотрите-ка на них, воскликнула она, некоторые говорят о человеческих чувствах, они считают, что говорят о простой случайности: видите ли, надо жить и давать жить другим. Мы вынуждены возразить, что мы не просто гуманисты, мы гуманисты социалистические, что каждый может быть счастлив, только если счастливы все. Да, счастье не в мещанской беседке, собственном домике на окраине и кровати под балдахином, а в настоящей, полнокровной жизни в обществе. Надо сначала объяснить людям, что такое счастье, чтобы они не довольствовались лишь собственным домиком, беседкой и кроватью под балдахином, чтобы они знали, что такое сознательность, воля и самокритика, да, самокритика в первую очередь.

Возможно, я бы и отступил перед мощью этих аргументов. Но то, как она их преподнесла, как, с одной стороны, обезличила мою индивидуальность словом «некоторые», а с другой — сделала меня предводителем моральных мародеров, пробудило во мне гнев истинного пролетария, потому как я был тогда слесарем. К счастью, я не окончательно растерялся, поэтому прибегнул к безотказному средству: я опять сыграл на своем пролетарском происхождении. Этот удар пришелся по Марго, так как ее семья считалась мелкобуржуазной.

Знаешь, сказал я, что у нас тут поговаривают? Может, наши истории и не такие изысканные, может, образованные и поморщились бы и спросили, что тут смешного, а наши смеются, нам нравится. Вот, к примеру, история про старую матушку Клим. Она всю жизнь держала коз, но, когда она совсем обезножела, она начала избавляться от одной козы за другой, до тех пор, пока у нее не остался лишь тощий скелет по кличке Гретель. Но вскоре матушка Клим не смогла даже добраться до заросшей травой межи, а другого корма у нее не было. И стала она отучать Гретель от корма. С каждым днем в горшке и в яслях становилось все меньше и меньше, а под конец — совсем ничего. Через три дня мы услыхали, как матушка Клим кричит. Ой-ёй! — кричала она. — Какое невезение! Как раз сейчас, когда я уже почти совсем приучила Гретель, когда я не давала ей даже ни кожурки, ни травинки, как раз сейчас она у меня и сдохла.