Избегайте занудства. Уроки жизни, прожитой в науке - [10]

Весенний семестр был омрачен смертью Франклина Рузвельта 12 апреля — меньше чем за месяц до окончания войны в Европе. В связи с Днем победы в Европе Хатчинс решил выступить с большой речью и собрал всех студентов утром 8 мая в Капелле Рокфеллера. Как и многие мои друзья, я думал тогда о необходимости навсегда уничтожить немецкую военную машину, которая ввергла человечество в две катастрофические мировые войны. Однако Хатчинс в своей речи торжественно предостерег от беззаконного мщения, которое противоречило бы тем самым идеалам, ради которых мы вступили в эту войну. Произнесенная в такой день, эта речь была в высшей степени смелым поступком, который заставил меня устыдиться того, что до этого я был сторонником предложения Генри Моргентау превратить Германию в неиндустриализованную, сельскохозяйственную страну. В этом семестре я получил свои лучшие оценки — впервые две А, одну по физиологии и одну по моему первому углубленному специализированному курсу, физиографической экологии. Последний курс, который вел Чарльз Олмстед, был совсем не сложен и посвящен особенностям жизни растений и их зависимости от условий среды. Лето того года я провел на небольшом островке у самых берегов округа Дор, расположенного на длинном узком полуострове, отделяющем висконсинский Зеленый залив от северной части озера Мичиган. Японская армия отовсюду отступала, война обещала скоро закончиться, и мне уже незачем тратить на занятия лето, чтобы как можно скорее получить диплом. Вместо этого я выбрал должность советника летнего лагеря, которая давала мне возможность попасть в дикие северные леса, подальше от угнетающей духоты, обычной для чикагского лета. Я не был достаточно квалифицирован для этой должности, потому что не был ни сильным пловцом, ни опытным лодочником, но хозяин лагеря очень нуждался в персонале, так что я стал первым советником лагеря "по природе".

Хотя там я был и не на своем месте, время я проводил неплохо, сбегая при всякой возможности в густые заросли елей и пихт, окружавшие территорию лагеря. Меньше чем за полчаса я мог обойти весь остров по периметру, не теряя надежды, что в это время мимо пролетит какая-нибудь редкая птица из ржанкообразных. Однажды судьба великодушно исполнила это желание, и на расстоянии меньше двадцати футов от моей наблюдательной точки пролетели три величественных гудзонских кроншнепа. В середине августа радио принесло нам весть о первых атомных бомбах, сброшенных на Японию, и о последовавшем сразу вслед за этим окончанием войны. Так подтвердились мои предположения о супероружии, которое привело моего дядю Билла в физическую лабораторию Райерсона Чикагского университета. Впоследствии я с увлечением читал в Chicago Tribune подробный рассказ о ключевой роли Чикагского университета — получении первой произведенной человеком поддерживаемой ядерной реакции, которая была осуществлена в ядерном реакторе, сконструированном физиками Энрико Ферми и Лео Силардом под теми самыми западными футбольными трибунами, где я играл в гандбол.

Вернувшись в университет на осеннюю четверть 1945 года, я решил рискнуть потерей стипендии, выбрав более сложные курсы. Почти все, что я выбрал, принадлежало к точным дисциплинам: я одновременно взялся за математический анализ, химию и физику. Расстановка коэффициентов в химических уравнениях была не очень трудна, и по химии я получил две оценки А и одну В. Куда труднее мне давался математический анализ, по которому я вначале получил В за дифференциальный анализ, а затем, в следующей четверти, С за интегральный. После этого я больше не выбирал математических курсов, чтобы уделить больше внимания курсу физики. Хотя наш преподаватель, Марио Иона, казалось, получал садистское наслаждение, снижая нам оценки за всякую ошибку в тестах с многими вариантами ответа, все же к весне мне удалось войти в колею и поднять свою оценку до А.

В течение всего года я проходил также курс "Наблюдение, интерпретация и интеграция" — последний курс, который был мне нужен для получения степени бакалавра, наиболее философски ориентированный. Мне вновь повезло с преподавателем — это был Джозеф Шваб. Его апатичная южная манера говорить не могла скрыть того презрения, с которым он выслушивал идиотские ответы юных гуманитариев на строгие сократические вопросы. Когда я начал понимать логику его вопросов, мне стало нравиться посещать эти занятия в Свифт-холле, и я нередко с нетерпением ждал их, особенно после того, как мы оставили позади средневековых мыслителей и перешли к Возрождению и к сформулированным Фрэнсисом Бэконом отличиям между индуктивными и дедуктивными умозаключениями. Еще больше меня увлекли блистательные в своей ясности труды гарвардского логика конца xix века Чарльза Сандерса Пирса. Однако в итоге мне пришлось вернуться с небес на землю, когда на заключительном комплексном экзамене по этому курсу я получил В. Из этого следовал ясный вывод, что мне стоит воздержаться от дальнейшего изучения философии.

Отказавшись в последнюю четверть от курса математики, я смог найти время для посещения лекций по физиологической генетике, которые читал Сьюалл Райт — самый известный биолог университета. Помимо того что Райт был одним из самых выдающихся популяционных генетиков и одним из лидеров эволюционизма, он немало сделал и для того, чтобы приблизить биологию к пониманию механизма работы генов на биохимическом уровне. К тому времени я независимо от лекций Райта заинтересовался природой гена, прочитав небольшую книжку Эрвина Шрёдингера "Что такое жизнь?".