Избавители звезд - [92]

Камни бьют снова, и снова, и снова.

Головы сафи гордо вскинуты. Они облачены в белое, но их сердца черны. Уши у них, как его собственные, удлинённые, заострённые – свидетельство их бессмертия, их обострённых чувств и неестественной скорости. Они – особенные, как сообщают их уши, тогда как он сам – нет.

У него нет сердца. Он знает об этом, потому что в его груди ничего не пульсирует, но они желают напомнить ему. Снова, и снова, и снова. Его тело было создано таким, чтобы вмещать в себя сердце – как тела сафи и смертных людей, – но кровь ифрита породила его без пульсирующего алого сгустка внутри.

И когда его кровь бежит быстрее, из редких капель перерастая в бурный поток, он задаётся вопросом: нужно ли сердце для того, чтобы сострадать? Или, когда возрастает гордыня, сочувствие угасает?

«Он – порождение зла. Его тьма – проклятие. Он заслуживает смерти».

Но почему же вместо него они убивают его отца?

Он – неестественная тварь. Слишком юный, чтобы убить его, слишком странный, чтобы показывать его при свете дня.

Верёвки стягивают запястья отца, распиная его между двумя столбами. Камни глухо ударяются о землю, словно в детской игре.

– Остановитесь! – умоляет он, всхлипывая, но кто-то тут же пинает его, чтобы он замолчал.

Сумка соскальзывает с его руки, тощей, покрытой синяками, как и всё его тело. Впавшие щёки, рёбра, которые можно пересчитать. Вот что случается, когда ненависть вкладывает в руки камни. Его книги падают на землю. Его тростниковые писчие палочки, новые, заострённые, ломаются, когда их зло растаптывают ноги в сандалиях из телячьей кожи.

Школа – всего в десяти шагах от него. Её строили для учёных сафи, и отец всегда мечтал отослать его туда, с тех самых пор, как с ним начал заниматься учитель. Ему было предназначено стать учёным, мужчиной знания. Вот с чего началось всё это безумие.

– Баба! – кричит он, кричит до тех самых пор, пока ему не начинает казаться, что он знает, как должно биться сердце. «Баба. Баба. Баба». Пульсация тонет в его всхлипах. Тонет в их жестоких болезненных словах. Тонет в последнем вздохе отца.

Их жестокость заставляет глаза отца, синие, как океан, стать мёртвым невидящим стеклом. Заставляет все его органы замереть. Замереть.

Замереть…

Что значит сострадание, если никто не дарует его?

Что значит быть терпимым, если никто не заслуживает милосердия? Они спрашивают: «А что делать с мальчишкой?»

И другие отвечают: «Оставьте его. Смерть забирает то, что ей причитается».

И тогда наступает благословенное молчание, ибо трупы не говорят. Не плачут, не кричат от боли.

Он собирает сломанные писчие палочки, медленно собирает книги, подхватывает сумку – новую, пошитую специально к его первому дню в школе. Она пахнет, кажется, даже сильнее, чем кровь, но нет, не совсем. Прежде он никогда не чувствовал запах крови, но этот миг запомнит навсегда. Миг, когда он впервые вздохнул сладкий аромат пролитой смерти.

«Мама будет гордиться тобой, мой лев».

Его мать умерла, когда произвела его на свет. Его отец умер, потому что его лев был не даром, а проклятием. Говорят, что ифриты – чудовища и они не предназначены для союзов с чистокровными сафи. А его мать была ифритом.

Но что такое ифриты, если не просто иной народ? Создания, у которых есть свои дома и семья, и собственные желания? Они – его род. И у них нет ничего, ибо Сёстры назвали их чудовищами и изгнали на Шарр.

«Ты – создание ночи, мой лев, и что бы ни говорил мой народ, ты – один из нас. И ты намного могущественнее всех нас».

Но чем он был теперь? Сиротой. Полукровкой, брошенным умирать.

Внутри он – ифрит, без сердца, с чёрной кровью. Снаружи он – сафи, с заострёнными ушами и обострёнными чувствами.

Снаружи он – слёзы и мальчишеский страх. Внутри он – пламя, приносящее обет. Дерзкий и злой, но этот обет он сдержит. Тени скапливаются в его ладонях.

Он – лев, и он покорит саму ночь. Его будут бояться.

Глава 55

Зафира вынырнула обратно в настоящее, хватая ртом воздух. Её колотила такая сильная дрожь, что стучали зубы. Вокруг них продолжала бушевать буря, и копьё пронзило какого-то ифрита. В воздухе свистнула стрела – точно в цель, и казалось, прошло каких-то несколько мгновений.

Лев стоял на коленях перед троном, и плащ соскользнул с его плеч. Высокий ворот его тауба весь пропитался потом.

Рядом, отброшенный, словно ворох бумаг, лежал Джаварат.

Девушка замерла, когда Лев поднял голову, но его взгляд был тусклым. В зеркале она уже видела такой взгляд – так смотрел человек, которого столько раз разбивали вдребезги, что осколки уже не могли собраться воедино. Ранящие углы и острия.

Ни один ребёнок не должен был видеть смерть своего отца. Вдыхать запах пролитой отцовской крови.

Каково это, когда чудовище становится человеком? Сейчас здесь был не Лев, уперевшийся ладонями в холодный твёрдый камень. Это был Haider, мальчик, который испытал на себе всю жестокость мира. Мальчик, который когда-то был совсем как она.

Осторожно Зафира подняла Джаварат.

«Мы обещали тебе защиту, бинт Искандар. Посмотри на него. Жалкий. Слабый».

Гнев захлестнул её – как в тот миг, когда она узнала, что магия всё ещё доступна Насиру. Этот гнев не был её собственным, но ощущался таковым.