Из золотых полей - [37]

— Когда мы приедем домой, будет уже темно, — сказал Нэйт, когда они наконец двинулись в обратный путь.

— Неважно.

— Это точно — неважно. Это был такой день!..

— И такой лист!

— Да уж. — И они снова начали вспоминать аукцион.

— Я с нетерпением жду следующего, — сказала Чесс. — Я знаю, это уже будет не то, что сегодня, но все равно аукцион — это страшно интересно. И твой лист опять будет лучше, чем у всех остальных. Может быть, мистер Аллен опять поселит нас в гостинице за свой счет. Пусть даже не в люксе, ведь обычные комнаты — это тоже, наверное, неплохо.

— Ха, не тешь себя иллюзиями.

И Нэйт принялся разрушать ее воздушные замки. Склад Аллена берет с продавца четырехпроцентные комиссионные, и чтобы заплатить за люкс, ему хватило бы и половины того, что ему отдал Нэйт. Но поскольку гостиница тоже принадлежит Аллену, это обошлось ему еще дешевле. К тому же они больше не поедут в Дэнвилл.

— Остальную часть листа мы не продадим. Зачем отдавать Блэкуэллу или Дьюку или кому-то еще всю прибыль от переработки? Нет, мы все сделаем сами.

И он рассказал ей, как это делается. После того, как Джош и Майка подсушивают табак еще больше, женщины готовят столы в той пристройке, которую называют «фабрикой». На первом столе Сюзан отрезает черешки и молотит лист цепом, чтобы разбить его на кусочки. На втором столе Элва размельчает кусочки пестиком в большой ступке. Мать работает за третьим столом, просеивая размельченный табак через проволочное сито.

А по вечерам они все шьют маленькие мешочки с затягивающимися шнурками и наполняют их размельченным табаком.

— «Они все» — это женщины?

— Конечно. Джош и Майка следят за сушкой. И еще пашут. До наступления холодов поле надо вспахать и унавозить. А потом за почву возьмутся зимние морозы.

Чесс заметила, что ее руки сами собой сжались в кулаки. Она представила себе картину: она тоже работает на «фабрике», делая все неуклюже, неумело, и мисс Мэри говорит ей об этом по сто раз на дню. Нэйтена можно не спрашивать: и так ясно, что остальные занимаются этой работой уже много лет и набили руку.

Нэйт между тем продолжал:

— Изготовление табака в кисетах — это чистая каторга. У нас в сарае пять тысяч фунтов листа, и мне каждую неделю надо брать с собой две тысячи кисетов и сбывать их, ездя по дорогам от магазина к магазину. До наступления весенней распутицы я должен объехать четыре графства.

— Значит, все это время ты будешь в разъездах? — Стало быть, ей будет еще хуже, чем она думала.

— Это моя работа. Вот откуда берется большая часть денег. Ты можешь сама подсчитать. Лимонных рубашек на свете наберется не так уж много, а за остальное можно получить в лучшем случае по четырнадцать центов за фунт. Вместо этого мы обрабатываем фунт листа, фасуем его в восемь мешочков по две унции каждый, а потом я сбываю их в магазины по три цента за штуку, а в магазинах их продают по пять центов Вот это и есть бизнес.

Он заметил ее стиснутые кулаки.

— Да не беспокойся ты так, Чесс. У тебя будет чем заняться. От малышки Джоша и Элвы хлопот полон рот.

Голос Нэйтена звучал дружелюбно, но она не могла вынести его покровительственного тона, особенно теперь, когда все ее надежды рухнули. Она не может требовать или ждать от него любви, но она имеет право на уважение. Она стукнула кулаком по колену.

— Послушай, Нэйтен. Мне надоело, что все вокруг смотрят на меня сверху вниз только потому, что до сих пор я жила на плантации, а не на маленькой табачной ферме в сорок акров, и не научилась тому, что требуется на такой ферме.

Я не какой-нибудь беспомощный и бесполезный оранжерейный цветок. Ты был в Хэрфилдсе совсем недолго, на обеде и на свадьбе, а думаешь, будто знаешь все и о плантации, и обо мне. Ты никогда не давал себе труда спросить: а что на самом деле представляет из себя Хэрфилдс и чем там занимаюсь я. Так вот, сейчас я тебе это расскажу, а ты, пожалуйста, выслушай меня внимательно.

Всей плантацией управляла я одна, а это десять тысяч акров земли и тридцать восемь семей арендаторов, и у меня отлично получалось. Хочешь знать, как я это делала? Вот этими двумя руками.

И она помахала перед его изумленным лицом руками, затянутыми в белые перчатки.

— Как ты думаешь, кто приготовил тот обед, который ты ел в Хэрфилдсе? Я, вот кто. Всю пищу в доме готовила я. Я вставала до рассвета, чтобы затопить кухонную плиту. Потом готовила завтрак, и пока он стоял на плите, убирала все комнаты на первом этаже. Завтрак моей матери надо было отнести ей на подносе, завтрак деда — подать в столовую. Мой тоже, поскольку Огастес Стэндиш желал иметь за завтраком интересного собеседника. И это было только начало, потому что слугам тоже надо было есть. О да, у нас были слуги. Целых двое. Одна — личная камеристка моей матери. Второго, Маркуса, ты видел. Он состоит у деда в камердинерах еще с тех пор, как был мальчишкой. У Маркуса широкие взгляды: он даже соглашается выполнять роль дворецкого и подавать вечером обед. Но еду Маркусу приходилось готовить мне. Диане — тоже. Диана — это камеристка моей матери. Однако Диана слишком важная, чтобы есть с Маркусом на кухне. Так что я должна была ставить ей еду и приборы на поднос три раза в день.