Из-за девчонки - [49]

Эту картинку Игорь видел в какой-то книге: трое всадников, лестница в зарослях, наверху – огромный сверкающий храм, к которому не спеша поднимается группа бритоголовых людей в оранжевых тогах, держащих сандалии в руках. Игорь не знал, что монахи не носят обуви (снимок был слишком мелким), и в руках у них не сандалии, а овальные веера… Но разве это имело какое-нибудь значение? Картинка поразила его своей тревожностью: и всадники слишком настороженно глядели вверх, и крутой бок пагоды зловеще сверкал, и монахи поднимались как-то уж очень театрально, торжественно, и прорицательница в белом, сидящая в нише у самой дороги, очень подозрительно укутала покрывалом свое темное лицо. А может быть, это была продавщица сладостей? На коленях у нее и на дороге возле ниши разложены были какие-то мелкие предметы, которые она судорожно перекладывала, то и дело поглядывая на подъехавших людей.

Тут что-то тоненько свистнуло над их головами, Ши Сейн гортанно крикнул, и десятки людей в черном, молча сжимавшие в руках тоже черное, мрачно блестящее оружие, высыпали на дорогу. Молчаливые, пасмурные, все простоволосые (их черные головы были острижены под полубокс), они обступили Ши Сейна и Игоря, вцепились в сбрую их лошадей. Игорь в отчаянии оглянулся. Но где же Костя и Соня? Они исчезли, их нет…

Так снились Игорю недоигранные игры детства. Однажды в пятом классе он заглянул через плечо в тетрадь своего Женьки (уж слишком тот старательно прикрывал ее рукой) и увидел, что вся страница у него изрисована вздыбленными танками, косо летящими самолетами, взрывами, похожими на парашютики, и пунктирами очередей. Добавляя к картине ожесточенной рукой всё новые и новые детали, Женька шептал: «Чжж, бух, вышел из пике, бзз, дык-дык-дык, задымилось!» Игорь искренне пожалел своего друга: надо же так тупо забавляться! И вот все недобранное в свое время проступало во сне.

Всю ночь гонялся Игорь по цветущим джунглям Шитанга за Костей и Соней – то видел их вдалеке, в сияющих кущах, то снова терял их следы…

6

И вот Костя приехал.

Ошеломленный перелётом, проездом через город в такси, Костя сидел в центре большой комнаты на стуле, не снимая демисезонного пальто (рукава казались то ли коротки, то ли длинны, трудно было понять, в чем тут дело), и, странно улыбаясь, вертел головой. Отец и мама, Игорь и Нина-маленькая сидели на диване и не сводили с Кости глаз. Он похудел еще больше – даже в сравнении с той знаменитой шитанговской фотографией. На щеках появились две резкие морщины (и вообще, если приглядеться, все лицо его покрылось сеточкой мелких морщин). Тонкая шея беззащитно торчала из твердого ворота белоснежной рубашки. Какие-то светлые пятна отчетливо видны были на загорелых руках… Сердце Игоря разрывалось от нежности и жалости к брату, и ничего не нужно было говорить.

– Костенька-а!.. – жалобно позвала мама.

Костя вздрогнул, остановил на ней взгляд, смущенно провел рукой по лицу, как бы смахивая паутину.

– Вынырнул, из воды вынырнул, – проговорил он, не переставая улыбаться.

Все четверо молчали. Игорь поймал себя на том, что тоже подался к брату, как мама, как отец, как Нина-маленькая.

– Голуби вы мои… – сказал, глядя на них, Костя.

Мама заплакала.

– Ну вот, – проворчал отец и полез в карман за сигаретой. – Так я и знал…

Багаж Костин был свален на полу у дверей и производил странное, чуть ли не межпланетное впечатление. Два потертых чемоданчика, один фибровый, перевязанный для верности веревкой, другой клетчатый гэдээровский, сквозь матерчатые бока которого проступали какие-то округлые и угловатые предметы, динамовская сумка с позеленевшей молнией – все было знакомое и в то же время неузнаваемое, прошедшее таинственные нездешние горнила. Веревка ярко-рыжая, мохнатая и жесткая даже на взгляд, сизый налёт на чемоданах и сумке и в довершение всего, прислоненный к стене, стоял гигантский, в полтора метра длиной, стручок тропической акации, бугристый футляр, как будто сделанный из черной ременной кожи, внутри которого при малейшем движении погромыхивали чудовищной величины горошины. Сбоку на стручке красовалась ярко-красная печать с четкими, круглыми, как колесики, буквами. Шофер такси, увидев стручок, был потрясен. Он даже помог донести багаж до лифта, а прощаясь, откозырял Косте (а может быть, и стручку) – такого Игорь еще не видывал.

Игорь вернулся к реальности первый. Он встал, не говоря ни слова, перешагнул через Костину сумку и, покосившись на стручок, отправился на кухню готовить кофе.

– О господи, что же это мы! – спохватилась мама. – Костенька, милый, снимай поскорее пальто! Сидишь как транзитник!

«Он изменился, – думал Игорь, стоя у плиты и пристально следя за медленно вспухавшей кофейной пеной, – он здорово изменился, и мы, наверное, тоже. Какими странными мы ему кажемся, наверно… То суетились, тараторили про какие-то дурацкие комплексы, конкурсы, спиннинги, дачи, то замолчали все разом. Нужны ему все эти дачи и спиннинги, когда он еще сегодня слышал, как барабанит муссонный дождь по пальмовым листьям… И чем мы его теперь будем кормить?… Он вроде меньше ростом стал, сухой стал, жесткий, как ящерица, совсем другой… Зачем мы целый год без него жили? Наверно, так нельзя – целый год… Родные люди должны все время видеться… И почему он не рассказывает нам ничего? Боится, что не будем его слушать? Люди теперь не любят слушать рассказы о путешествиях, торопятся скорее о себе рассказать, но то ведь просто люди, а то – мы…»