Из-за девчонки - [50]

Он вспомнил, как хвалился своими успехами на водительском поприще, и вспотел от стыда. Зачем? Как глупо!.. Кофе сбежал, и Игорь, обжигая пальцы, стал вытирать плиту тряпкой, прислушиваясь между тем к доносившимся из гостиной голосам. Судя по Нинкиному смеху, разговор был веселый.

«А может быть, не надо все усложнять? Костя приехал в отпуск, все просто, какие проблемы? Так хорошо он сказал: „Голуби вы мои…“ Наверно, потому, что рядком сидели. Нет, он нас любит, мы не кажемся ему странными, и он совсем не другой. Мы просто немного друг от друга отвыкли, это пройдет. Наверно, мешает знание, что он еще сегодня был там… И видел то, чего мы никогда не увидим. Посмотрим, – решил наконец Игорь, разливая по чашкам кофе, – что он мне скажет, когда я войду. Если спросит, как я учусь, или скажет, что я повзрослел, вырос, – значит, верно, что он стал другим… И химия у него, значит, другая, и неизвестно, о чем с ним разговаривать… И что готовить сегодня на обед. А может быть, еще так: „Ого, кофеек!“ И начнет потирать руки. Значит, не Костя, значит, всё».

В гостиной раздался пронзительный визг – так развлекаться могла только Нина-маленькая. Игорь нахмурился: зачем это ей? Год назад, когда Костя уезжал, она не была еще такая толстая и ученая. С подносом в руках Игорь вошел в гостиную и остановился посреди чемоданов. Костя носил Нину-маленькую на руках, а она, крепко обняв его за шею, визжала, как год назад, как два, как три года назад.

– Перушко мое! – смеясь, говорил Костя.

Он не забыл (а Игорь знал понаслышке), что в детстве сестра смешно произносила это слово: «перушко».

Жилистый, щуплый на вид Костя без труда подбрасывал Нинку на руках. Отец, зажав в зубах сигарету, смеялся, а мама стояла рядом, беспомощно взмахивая руками, и вскрикивала:

– Разобьешь мне ее! Разобьешь!

«Наверно, он делает это специально, – подумал Игорь, – чтобы показать ей, что она не так уж толста». И тут же поймал себя на том, что с завистью смотрит на эти игры. Ему всегда было завидно смотреть, как другие от души веселятся.

Наконец Костя бережно поставил Нину-маленькую на ноги (она вся раскраснелась и стала почти симпатичная) и, повернувшись к Игорю, сказал:

– Смотри, киба-дача!

Встал в позу каратиста и, резко вскрикнув: «Кийя!» – подпрыгнул и выбросил ногу вперед. От неожиданности Игорь расплескал кофе, а на лице его, он чувствовал это, появилась улыбка облегчения: нет, Костя вернулся Костей, хоть ты вокруг света его посылай.

– Что, лихо? – довольный его реакцией, сказал Костя. – Погоди, научу. Хоть пояса у меня и нету, но все равно. Меня сам Ши Сейн тренировал.

– Дикарство какое-то, – неодобрительно сказала мама. – И ты там скакал?

– Со страшной силой, – подтвердил Костя, принимая у Игоря поднос с чашками. – Целыми днями.

– А я вот слышала, это карате – подсудное дело, – сказала мама. – На учет в милиции надо встать.

– Обязательно встану, – ответил Костя.

Снова чинно присели, каждый с чашкой в руках. Костя был уже без пиджака, в рубашке с короткими рукавами, и незаметно было, чтоб он мерз.

– А этот Ши Сейн, он что, женился наконец или все еще так гуляет? – с жгучим любопытством спросила мама.

– Нет, не женился, – ответил Костя, отхлебнув кофе. – Ушел в монастырь.

Все были удивлены.

– Да что ты! – проговорила мама. – Неужели монахом сделался?

– Конечно. В оранжевой рясе меня провожал. Обрился налысо, все как положено.

– С чего это вдруг? – недоверчиво улыбаясь, спросил отец. – Такой здоровый…

– А в отпуск ему все равно делать нечего, – объяснил Костя. – Решил заняться медитацией… Ну, в смысле – углубиться в самого себя. Подумать о смысле жизни, что ли.

– А невеста? – не унималась мама.

– Невеста, говорит, подождет.

– И что же, после дождей его отпустят? – поинтересовался отец.

– Ну разумеется. У них это дело свободное. Поссорится муж с женой – прощай, говорит, на месяц ухожу в монастырь.

– Здорово! – Отец засмеялся. – Вот бы нам так.

– Да нет, – сказал Костя, – ты бы не согласился. Каждое утро надо милостыню собирать.

– Вот чудеса! – удивилась мама. – И Ши Сейн собирает? Такой важный?

– Важному больше подадут.

Сказав это, Костя вдруг повернулся к Игорю и, положив руку ему на колено, посмотрел в глаза.

– Ну? – проговорил он. – Что такое? Проще надо, Гошка. Еще проще. Еще.

У него были серые глаза, серо-рыжие, умные, понимающие, с мелкими морщинками в уголках. И под его пристальным взглядом Игорь почувствовал себя и в самом деле «заунывным дебилом».

– Вот так, – удовлетворенно сказал Костя. – А теперь займемся баулами.

Через несколько минут на полу уже тяжело перекатывались зеленые и желтые кокосы, каждый аккуратно оштампованный той же печатью, что и стручок. Рядом млели грозди бананов. Таких Игорь еще никогда не видел: маленькие желтые, как огурчики, мощные зеленые, плоские темно-красные… Одна за другой из баулов появились раковины, большие и маленькие, радужные и матовые коралловые ветки, древесные корни причудливой формы, разноцветные птичьи перья. В комнате запахло пряностями и цветами.

Растроганная мама держала, прижимая к груди, связку перламутровых ложек совершенно сказочной красоты. Отец озабоченно раскладывал на столе резные курительные трубки из черного, красного, желтого и розового дерева, каждая в отдельной, аккуратно склеенной коробочке. Нина-маленькая, стоя у зеркала, примеряла коралловые бусы, а на спинке стула висело еще полдюжины – разноцветных, белых, пестрых и розовых.