Из-за девчонки - [48]

Дядя Жора взглянул на нее и притих. Все его сердце, Игорь чувствовал, было исполосовано этой историей, как бритвой.

„Другая жизнь“, „жить по-другому“ – эти слова в доме Мартышкиных повторялись особенно часто. Другая, несбывшаяся, несбыточная, жизнь для Сони и ее мамы, пожалуй, была реальнее настоящей и, безусловно, важнее.

Своих театральных наклонностей в Москве Соня проявлять не хотела: «Зачем? Все равно без толку. Тысячи есть – половчее меня». Правда, приехав в Москву, Соня записалась в школьный кружок театра на французском языке. Вела этот кружок учительница с экзотической фамилией Редерер. Но Соня с Редерер не поладила: ее не устраивало произношение учительницы, начались конфликты, а после за хроническую неуспеваемость Соню из кружка вывели. Впрочем, французский язык (один урок в неделю) не делал погоды. По-французски Соня говорила бегло, свободно читала с листа «Юманите диманш». Игорь был англофоном, притом англофоном посредственным, он слушал Сонино чтение и наслаждался ее прелестным, как колокольчик из слоновой кости, «версальским „р“». Нехотя, как непосвященному, Соня объяснила ему, что этот звук возник искусственным путем: виконты и маркизы Версальского двора специальными упражнениями отрабатывали дрожание язычка, чтобы их выговор отличался от выговора простонародья. Эту манеру у Версаля перенял и прусский двор, вот почему берлинцы тоже грассируют. Игорь пытался воспроизвести этот изысканный звук, но Соня недовольно морщилась: «Фу, мерзость! Капустный лист какой-то. Уж лучше не надо». Тайком Игорь начал было учить французский (чтобы у них с Соней был общий язык), но «капустный лист» оказался неодолимым препятствием. Так и осталась в его французском запаснике «шерше ля фам» («ищите женщину») и странное выражение «Пуркуа ву плюэ а нотрё нутрё», что, по словам франкофона Женьки, означало: «Зачем вы плюете нам в душу?»

… Между тем похолодало, с темно-рыжего неба начала сыпаться то ли снежная, то ли водяная пыль. Игорь с досадой отметил, что мысли его ушли чересчур далеко, передернул плечами и, подняв воротник отсыревшего пиджака, пошел домой.

Во всей квартире был уже выключен свет, но родители не спали. Сначала Игорь услышал мамино:

– Явился, слава богу!

А потом голос подал отец.

– Ты что, забыл? – строго спросил он из темноты. – Завтра чуть свет.

– Нет, не забыл, спокойной ночи, – коротко ответил Игорь и, разувшись и сняв пиджак, пошел в Нинкину комнату.

Сестра спала. Игорь поцеловал ее в лоб и тихо сказал: «Прости меня, Нинка». Нина-маленькая вздохнула и повернулась на другой бочок… Давным-давно, еще задолго до Шитанга, Нина-маленькая заявила, что посвятит свою жизнь братьям и будет работать для них, чтобы у них все было самое-самое. К этим девичьим декларациям можно было относиться как угодно, но факт, что дела своих братьев Нина-маленькая принимала очень близко к сердцу. Кровь у нее была хоть и «свекольная», но добрая, теплая кровь.

И только устроившись на своем диване в гостиной, головой к телевизору, Игорь мысленно сказал себе: «А завтра приезжает Костя» – и чуть не подпрыгнул на постели от радости. Дошло наконец до сердца: сейчас рассудок его дремал и ничто не мешало ему просто радоваться.

Виделись ему буйволы и ребятишки, плещущиеся в коричневой теплой воде, связки длинных бамбуковых жердей у порога хижин на сваях, низко мчащиеся над Шитангом оранжевые тучи; снились гортанные звуки красивого языка, девушки в длинных и узких юбках, с белыми и розовыми магнолиями в волосах, лысый и очкастый аристократ Маун в расписном индонезийском батике; снился босоногий клетчато-юбочный Ши Сейн, которого можно было принять за деревенского парня, если позабыть, что он выпускник солидного английского колледжа, проходивший стажировку в нескольких странах обоих полушарий, и, конечно, Константин, нетерпеливо поглядывающий на фотографа («Да уйдешь ты, наконец, зануда?»).

И вот верхом на низкорослых лошадках, в парусиновых шляпах и костюмах «сафари» (Соня тоже конечно же здесь) все втроем они скачут по тропинке, ведущей в гору среди кустов, усеянных крупными белыми и оранжевыми цветами. Впереди – «джип», набитый мелкорослыми солдатами в синих касках и вылинявшей синей униформе, их карабины настороженно нацелены в разные стороны. Сзади, задрав юбку выше колен и подгоняя лошадь босыми пятками, скачет их верный спутник Ши Сейн. Как и положено всякому верному спутнику, Ши Сейн все понимает (хотя самому Игорю неясно, что именно должен он понимать) и, широко улыбаясь, смотрит на Соню издалека.

За плечами у Кости – серый сундучок с теодолитом, у Сони – полосатая рейка наперевес, как копье.

«Не отставай!» – через плечо кричит Костя.

И Игорь с ужасом чувствует, что в самом деле начинает отставать. Ему все труднее и жарче дышать, в глазах рябит от белого и оранжевого. А Костя и Соня всё удаляются.

Вдруг – резкая остановка. Костя, подняв голову и придерживая одной рукой шляпу, другой показывает наверх и что-то говорит Соне. Она смотрит, запрокинув голову, замерла. Белое горлышко, как будто пьет. По откосу поднимается крутая лестница с деревянной резной крышей. А наверху, выше усеянных огненно-оранжевыми цветами крон деревьев, ослепительно сверкает большая золоченая пагода. Они трое долго молчат, глядя то вверх, то друг на друга, и улыбаются.