Из восьми книг - [5]

Но выкрик жезла был как молния короток —

И новая жизнь налегла, ледяная,

И больше слова ни к чему ему.

Так смерть подошла – ледяною Москвою,

Огромными башнями будущих эр,

Висящими вслух над соборами, —

Москвой, на столетья прохваченной хворью —

Насквозь. Как отцовский тот пепельно-серый

Взгляд, что водой голубой ему

Струился сыздетства...

Но голос сожжен до конца,

Наследное выбрав имение

В том теле: он тезка безумца-отца,

И в смерти безумен не менее...

ЭЛЬ ГРЕКО

Над городом – покров столетья сизый,

Дымится миг под конскою подковой,

А небо снизошло – и смотрит снизу

Глазами обнаженного святого.

И, кроме ветра, нет иного крова.

А всадник в грозовом просторе тонет —

Еще не понял, но уже задумчив,

Лучом любви из будущего тронут.

И в этом веке он – один из лучших.

На панцире его играет лучик.

Печален конь, во взоре отражая

Свинцовые пейзажи Освенцима,

И черный воздух полон слезной влаги.

А всадник острие красивой шпаги

Рассматривает, про себя решая,

Возможны ли беседы со святыми...

1979

ВОЗВРАЩЕНЬЕ ДОМОЙ

Хвойный вечер утешенья и защиты,

Небо душу облекло – огромный плед,

Деревянная калитка в сад сокрытый,

Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет.

Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово,

В детстве сумеречном взятое в залог.

Слышу, как в другой стране рыдают вдовы,

Как, смеясь, растет в дверях чертополох.

Я хотел в столетье этом не собою,

Но несчетными рожденьями прожить.

Ночь трясло. Шатало землю с перепою.

А сейчас цветок спросонья чуть дрожит.

Я бывал в смешенье судеб сразу всеми —

И в отчаянье спасенье узнавал,

Был прологом и узлом в земной поэме,

Открывал страстей всемирный карнавал.

Не чуждаясь унижения и славы,

Я в соборе и в ночлежном доме пел,

Босиком прошел весь этот век кровавый,

И от казни уберечься не успел.

Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово —

В детстве явленную тихую любовь.

Погляди, Учитель мой белоголовый:

Даль созвездий – это свет моих следов.

1979

* * *

Там, над Летой – ветряная мельница:

Это время медленно и страстно

Перемалывает в пыль пространство,

В россыпь звезд. – А ввысь на крыльях

Вознестись. Оно стоит на месте,

И, вращая ливнями и лунами,

Хочет душу размолоть в возмездье

За беседы с птицами безумными.

Там, над Летой – ветряная ягода

В холодах созрела и повисла:

Это ум несет желаний тяготы,

Это мысль вращает страхов числа.

Над рябиной каменной, осенней —

Звездный ком с измятым скорбью ликом,

Что постиг духовность не по книгам —

И уже не чает воскресенья...

* * *

Ты не смотри на строфы свысока:

В контексте жизни каждая строка

Моих стихов звучит совсем иначе -

Та тянется, как детская рука,

К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.

А вместе все они наверняка

Любого буквоеда озадачат.

Но ты на путь щемящий оглянись,

Где время ливнем устремлялось вниз -

И зеркала для неба создавало,

Ты отраженьем облака пленись

В одном из них: ведь, как ни заливало

Край муравьиный, а льняная высь,

Двоясь в воде, покой торжествовала.

Вгляделся? – И запомнить поспеши

Соотношенье тела и души,

Как мне оно в толпе стихов открылось:

Хоть мир звенящий – в хаос раскроши,

Хоть обнаженным петь взойди на клирос, -

Что гром – зимой, что взрыва сноп – в глуши,

Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

Метель осыпает несчетной казной

Базар приутихший. И сразу повеяло

Той площадью людной, с толпой ледяной,

Где головы рубят за веру, —

Жестокой, глухой, корневой стариной,

Где смерть, словно ветер, проглотишь,

Где жизни крылатой, где жизни иной

Завистливый зреет зародыш.

И кто же раскусит столетья спустя,

Что казни подобны аккордам,

И баховской мессы бессмертный костяк

Окреп в этом воздухе твердом?...

1979

ИСПОВЕДЬ

Я в город вхожу.

Я в предсмертные, в первые крики,

Дрожа, окунаюсь. В густом многолюдье окон,

На лестничных клетках – и клетках грудных, где великий

Вращатель созвездий пирует веков испокон.

Я в город спускаюсь. Реки разноцветные блики

Меня леденят. И в воде вразумляющей той

Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —

Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.

Я строю дыханье – я вникнуть едва успеваю

В прохожего речь, и обрывком величья она

Доносится следом. Я каждым отдельно бываю.

Заслуги деревьев на мне – и умерших вина.

А возрастов смена – тиха, как звоночек трамвая,

А старость колдует, к секундам сводя времена,

И Лестница Иакова, Млеющий путь задевая,

В бушующий город безвыходно вкоренена.

Война разразилась – и снова сменяется пеньем,

А зори над жизнью мелькают, подобно ножу,

И души идут в темноте по гранитным ступеням...

Я в город спускаюсь. – Я к небу в слезах восхожу.

СОКРАТ

...Сознанье угасает. Напоследок

Я говорю: блажен, кто насладится

Земной печалью более меня.

Кто площади, базары городские

Страстней, чем я, прижмет к своей груди.

Кто с отроками не прервет беседу,

Окликнутый завистником. Кто локон

Упругий, юношеский, золотой

Не выпустит из рук под взглядом Мойры.

Кто Гению, живущему в предсердье,

Осмелится не рабствуя внимать.

Сознанье угасает. Что же вы

Столпились, не скрывая слез и жалоб,

У в забытьи поющего огня?

В последний раз погреться?

Но к чему

Мне ваши сожаленья?

Вы живете

Постольку лишь, поскольку мыслю я.

Сполохи мысли пир свой завершают.

В них догорают города, событья,

Любимых лица, недругов слова...

Асклепию, друзья, сегодня в жертву