Из Венеции: дневник временно местного - [16]

А плащ у святого Хрисогона — вылитая хохлома.

7 октября

Комментируя реплику моей коллеги Н. К., написал: «В Венеции повсеместно каналы, и самый большой из них называется Большой канал». Я бы хотел все свои заметки писать таким языком и стилем, но получается не всегда.

Холодает. Израильские студенты мерзнут, бразильские — не выходят из дому. Осень, по-прежнему солнечная, демаскирует происхождение туристов: одни ходят в шортах, другие в теплых куртках и вязаных шапках.

Содержание заметки определяется во многом ее датой.

Например, я писал о том, что меня поразил фасад церкви Сан Джулиано, главное украшение которого — статуя Томазо Рангони, гуманиста и, видимо, жулика. Случайным образом оказалась, что это был первый увиденный мной фасад такого рода и одновременно первый, с которого началась эта странная традиция. Церковь Сан Джулиано была построена в конце XVI века, а уже в XVII такая практика стала обычной. За прошедшие три недели я увидел множество церквей, на фасадах которых толпятся всевозможные вельможи, генералы и прелаты, как целиком, так и в виде бюстов. Например, Санта Мария дель Джильо, на фасаде которой, как на доске почета, стоят пять братьев Барбериго: один, в доспехах, топорщит кошачьи усы на манер Петра I, другой, с лукавой усмешкой, кутается в судейскую мантию, третий — в пышном парике, четвертый морщит лоб в припадке государственной мудрости. А выше них над входом — пятый, самый главный — вообще мушкетер и тащит шпагу из ножен. И это не считая изображенных на том же фасаде планов городов и крепостей, которые братья не то посетили, не то захватили, не то отстояли.

Если бы я увидел церковь Сан Джулиано после Санта Мария дель Джильо, то, скорее всего, не написал бы о ней ничего.

В Петербурге поездка на кораблике — всегда развлечение: с гостями «по рекам и каналам», со школьниками, с пьяными клезмерами. Никак не могу привыкнуть, что здесь я езжу по воде на работу.

Солнце успевает сесть за те десять минут, что я плыву от Сан Серволо до Сан Марко.

На Славянской набережной у причала немаленькая конная статуя Виктора-Эммануила с двумя аллегорическими отчиз-нами — порабощенной и освобожденной и двумя крылатыми львами, умирающим и воспрявшим. Памятник вроде нашего Николая I у Исаакиевского собора, только более динамичный и реалистичный. Конь очевидным образом пускает ветры, развевающие хвост. Может быть, так оно и есть, когда конь несет седока в атаку — не знаю. Во всяком случае, король геройски машет саблей.

Этот памятник виден отовсюду. Около него удобно назначать свидания. Его вовсю фотографируют китайцы, которым не объяснили, что это XIX век и вообще китч. Но его нет ни в одном путеводителе. Гиды проходят мимо, прибавив шагу и отвернувшись, чтобы следующие за ними туристы не остановились и не начали задавать вопросы.

Злобный Коллеони, разжигатель усобиц, воевавший то за Ломбардию против Венеции, то за Венецию против Ломбардии, но всегда на стороне своего кармана, — убийца, впервые придумавший расстреливать противника в поле картечью, — одна из главных достопримечательностей, потому что его конную статую изваял великий Верроккьо и, по легенде, ему помогал молодой Леонардо. А добрый Виктор-Эммануил, объединивший Италию, никому не нужен, потому что его воздвиг прославленный при жизни, а сейчас забытый (не он один забыт, вся эпоха) Этторе Феррари. Как будто издеваясь над бедным автором конной статуи короля, Википедия называет Феррари «пламенным республиканцем».

Мораль: автор важней модели. Но даже отдаленные потомки не полюбят через тысячу лет памятники Ленину и не разместят их в Британском музее, как какого-нибудь Ашурбанипала (тоже был не подарок), потому что ваяли Ленина очень скучные скульпторы, и хоть ты его на коня посади — не поможет.

8 октября

На Джудекке и острове Сан Джорджо растут вечнозеленые дубы с мелкими колючими листьями и почти полностью зачехленными желудями. В остальной Венеции их нет.

Многочисленные монастыри Джудекки частью превращены в тюрьмы, частью — в лофты для художников.

Три церкви, три фасада, построенных Палладио на набережной Джудекки, все время видны с главной набережной Венеции. Этот задник настолько привычен, что обсуждать его нет никакой возможности. Вблизи же смотреть на работы Палладио тяжело. Я понимаю, что коринфские колонны моей 183-й английской школы на Кирочной напротив улицы Восстания, Дом культуры «Красный Октябрь» на улице Блохина, здание Моссовета и прочее подобное — это мои проблемы, а не проблемы Палладио, но и отменить свою жизнь ради чистоты восприятия классицизма я не умею.

Палладио был конструктивистом покруче любого конструктивиста. Во всяком случае, Баухаус в сравнении с Палладио подразумевает куда больший полет фантазии, разнообразие и даже игривость.

Красный, желтый, голубой… Опять желтый, два красных, желтый, желтый, голубой, желтый, красный… Рябь на черной воде растягивает отражения огней в дрожащие — сожмутся-разожмутся — спирали. Маленькая аккуратная толпа переходит полукруглый мост, сворачивает на узкую набережную и втягивается за угол. Поют негромко, слаженно и как-то грустно. Огни — свечи в цвет-ных бумажных стаканчиках, похожих на тюльпаны.