Из сборника «Рассказы о путешествиях» - [66]

— Никакой полководец, кроме Наполеона, прежде ни разу не покорял Москву, — заметил присутствующий спортивный журналист непререкаемым тоном.

— А после того? — поинтересовался я.

— Что "после того"?

— Я имею в виду — после того.

— Ах, после того… Конец истории.

Наш хозяин глотнул своего коньяка "Наполеон" и сказал заметно язвительным тоном:

— А после того собралась реакционная банда императоров и королей и задушила этого гения революции.

Я возразил полушепотом:

— Но разве Наполеон не был сам императором? И королем Италии?

— Вот именно! — прозвучала едкая реплика. — Именно этого эти снобы не могли вынести…

— Я прощаю всех англичан, — вставил другой, поглаживая стоящий на камине бюст Наполеона. — В конце концов, они никакие не европейцы. Но вот садиста-губернатора Святой Елены, который обращался к императору на "сир" — его не прощу никогда.

Чтобы сменить тему разговора, я предложил стоящим поблизости господам сигареты. Они демонстративно отвернулись от меня.

Только теперь я осознал оплошность, которую допустил: это были сигареты "Нельсон"[100], и портрет легендарного адмирала был отчетливо вытиснен на пачке. Он выглядел столь удовлетворенным, как будто только что уничтожил французский флот.

Это было ужасно. И даже мое оправдательное бормотание, с которым я вынужден был спрятать свое вульгарное зелье в карман, было явно неприятно присутствовавшим и более не пробивало их ледяную неприязнь.

Я распрощался, чтобы никого не задерживать. Чисто из вежливости — скорее, чтобы придать моему уходу безобидный характер — месье Рапу попросил у меня мой лондонский адрес.

Пользуясь случаем сгладить гнев гостей, я выдавил:

— Веллингтон[101]-серкл. Угол Трафальгарской площади. Отель "Ватерлоо"… Господи, Б-же…

Никто не подал мне руки. Хозяин молча проводил меня до двери, не обращая внимания на мои заверения, что не моя в том вина, что каждая вторая улица в Лондоне названа в честь какой-нибудь битвы или военачальника, и если кончаются имена Веллингтона или Ватерлоо они тотчас изобретают новые, им рифмующиеся, как, скажем, Кенсингтон или Бейкерлоо…

Месье Рапу грозно защелкнул дверь на замок.

С трудом держась на ногах, я спустился вниз, пересек Тильзитскую[102] улицу и направился к очередной триумфальной арке.

Garçon! Un antrecte! [103]

Глубоко в Булонском лесу на пересечении двух труднодоступных второстепенных дорог находится маленький, неприметный ресторан, часто посещаемый лишь местными обитателями. Каждое воскресенье он буквально лопается от посетителей, и у входа вьется длинная очередь голодных французов, ожидающих свободного места. Между плотно засиженными столами снуют туда-сюда два вспотевших, переполненных заказами официанта, снова подтверждая старое правило, что во французском ресторане бывает либо слишком мало, либо слишком много официантов, но никогда не требуемое количество.

Атмосфера там царила столь простодушная и так по-настоящему она меня очаровала, что я проявил преступное легкомыслие ко всем предупреждениям сыча Липсица и уселся за стол, стоявший посреди ресторана, оказавшийся, как по волшебству, совсем пустым. Я непринужденно опустился на стул (он оказался одним-единственным), вытянул свои уставшие члены и не без удовлетворения отметил, что я в относительно короткий срок полностью освоился с французской жизнью. Затем я подхватил меню, пробежал его тренированным взглядом и остановился на антрекоте.

"Garçon! — крикнул я на самом лучшем своем французском. — Un antrecte!"

Официант с аристократически недоброжелательным выражением лица и семью составленными друг на друга тарелками в руках прошмыгнул мимо, даже не заметив меня. Я подождал, пока он снова не промчится мимо стола в противоположном направлении:

— Garçon! Un antrecte!

По крайней мере, в этот раз Аристократ удостоил меня беглым взглядом, но не более. Я вычеркнул его из списка своих друзей. К тому же его коллега, носящий пушистые усы, выглядел более обещающе:

— Garçon! Un antrecte!

Приглашенный — кроме пушистых усов он носил еще большее, чем его предшественник, число тарелок — молча исчез в толпе.

Теперь уже я немного забеспокоился и спросил себя, не попал ли я в самый час пик.

Вокруг меня большая часть населения Парижа с видимым удовольствием решала проблему воскресного питания. А мне, что же, отказывать себе в этом решении?

Как только я снова увидел Аристократа, я вскочил и загородил ему дорогу:

— Garçon! Un antrecte!

Он пробежал по мне. Он не обратил на меня внимания, как будто меня и не существовало. Я был невидимым.

"Липсиц!" — билось у меня в голове, пока я с трудом поднимался с пола. Разве не говорил мне Липсиц еще в Израиле, что турист — не человек? Видимо, это надо было понимать буквально. Но я уже, вероятно, был мертв и не понимал этого…

Голодное рычание из области моего желудка вернуло меня обратно в реальность. Когда Усатый снова прошел мимо моего стола, я схватил его за полу фрака:

— Garçon! Un antrecte!

— Сию минуту, — ответил он и сделал отчаянную попытку выкрутиться из моего двойного нельсона[104]. Но я даже не покачнулся. Я задал ему вопрос, который занимал меня уже изрядное время: