Из сборника «Рассказы о путешествиях» - [58]
Самая лучшая из всех жен не потеряла голову от такого неуважения и остановила служащего внезапным решением, сунув ему под нос наше пресс-свидетельство об аккредитации, отчего он радостно заулыбался и кроме того воскликнул пару раз: "Израиль! Израиль!".
Затем он оставил нас в соседней комнате и вернулся с другим служащим, в котором мы сразу же признали еврея, поскольку у него были черные волосы и соответствующий говор с быстрой жестикуляцией, как у всех итальянцев. Мы были спасены. Вечный Жид обнял нас, потряс за плечи и ликующе воскликнул на безупречном иврите:
— Эйхман! Эйхман![62]
Мы объяснили ему, что пытаемся получить обещанные нам удостоверения на скидку, поскольку не в состоянии больше бросать в пасть этой банде грабителей из Гранд-отеля по пятьдесят долларов.
Вечный Жид погрузился в глубокие раздумья. Потом он сказал:
— Эйхман!
Это был далеко не удовлетворительный ответ, однако, к счастью, в этот момент появился директор Уффицио, элегантный, со светскими манерами тип с беглой итальянской речью. Он исследовал мое свидетельство об аккредитации в течение получаса, пробормотал что-то похожее на "уно моментино"[63] и скрылся со своими помощниками в соседнем конференц-зале.
К вечеру он вышел наружу и жестами обратился ко мне с речью, которой не было конца.
— Сэр, — прервал я его в конце концов и, как всегда в таких случаях, собрал все свои знания английского. — Почему вы говорите со мной по-итальянски, когда видите, что я не понимаю ни единого слова.
Однако, директор не понял ни единого слова, поскольку говорил только на итальянском.
И снова к нам на помощь пришел Вечный Жид:
— У нас же есть interpreti[64], - воскликнул он и стукнул себя ладонью по лбу.
Это означало решительный поворот к лучшему, может быть, шаг к победе социализма уже в наши дни. Мы выскочили на улицу, шустро промчались через весь город и нашли в прилегающих лесах официального переводчика итальянского правительства, довольно молодого, хорошо одетого мужчину, который принял нас с общеизвестным итальянским гостеприимством. Он, несомненно, был интеллигентом, окончил университет в Падуе по курсу истории искусств, а также имел, как мы смогли установить, пересыпая разговор различными именами, прекрасное представление об итальянской литературе.
Собственно, у него был только один недостаток: он не говорил ни на одном языке, кроме итальянского.
Через некоторое время я поделился с самой лучшей из всех жен своим раздумьем, не прыгнуть ли нам лучше через окно в этот прекрасный сад и не скрыться ли в темноте.
Моя супруга ответила неопровержимым аргументом, что семьдесят процентов — это, в конце концов, семьдесят процентов.
Я ощутил, как во мне поднимается жуткая ненависть к флорентийским соломенным сумкам.
Мы решили вернуться назад, к директору бюро Уфицио: кроме меня самого, еще и моя жена, служащий, Вечный Жид, переводчик и еще какой-то прибившийся к нам молодой человек, постоянно рассказывавший нам анекдоты на неаполитанском диалекте и при этом едва удерживающийся от смеха.
Придя в Уфицио, я подвинул к себе блокнот директора, нарисовал примитивную железную дорогу с облаками дыма над ней и дополнил графическое изображение следующим текстом: "70 % — giornalisto — prego".
Это, несомненно, пролило немного света на ранее совершенно темное дело.
Директор снова бросил свое "uno momentino", схватил издание конституции Республики в кожаном переплете и принялся учить ее наизусть. Между тем, неаполитанский рассказчик анекдотов вручил мне кипу формуляров, которые, как мне разъяснил переводчик, я должен заполнить на понятном, хорошо читаемом итальянском языке.
Я наудачу вписывал в бумаги цифры, даты и знаки препинания. В самых отчаянных случаях я вставлял фразу "Spagetti alla Bolognese"[65].
По завершении этой анкеты изучения общественного мнения, неаполитанец взял меня за руку и вывел на улицу. Мы пересекли Тибр и проследовали к одинокому зданию на окраине города, где поднялись по нескончаемым лестницам и оказались перед окошком, напоминающим билетную кассу.
Поскольку неаполитанец попытался залезть мне в бумажник, наши руки сошлись в немой схватке — пока не выяснилось, что он всего лишь хотел взять у меня шесть тысяч лир. С помощью международного кода я дал ему понять, что уже все оплатил в Тель-Авиве, для чего процитировал главу из "Ада" Данте. И дал ему шесть тысяч лир.
Когда мы вернулись туда, откуда вышли, я нашел самую лучшую из всех жен в весьма тревожном состоянии: поникшую в кресле, вытаращившую остекленевшие глаза и прерывисто дышащую.
Как благородный человек, я должен добавить, что и директор Stampa уже двенадцать часов ничего не ел. Он лишь неустанно листал разные бумаги в поисках моего имени.
Внезапно — я никогда не забуду этот миг — это было как озарение — внезапно я усмотрел на одном из листков, в самом верху, имя Кишон. Трясясь, я показал на соответствующее место и закричал изменившимся от волнения голосом:
— Mio! Mio! Mio![66]
Директор недружелюбно посмотрел на меня и утопил в нервозном словесном потоке, который я, вследствие своих скудных познаний в итальянском, вообще не понял, но который для меня, благодаря обилию жестов, значил примерно следующее:
