Из родной старины - [8]
Атаман остановил есаула и, злобно усмехаясь, вымолвил:
— А вот мы сейчас старика-купчину подогреем: старые кости тепло любят… Дайте-ка сюда подожженную лучину…
Мигом притащили казаки раскаленные головни.
— А ну, подпалите ему седую бороду… А ты, купецкий сын, смотри, как отца угощают, и тебе очередь придет…
Нелюб закрыл глаза и заскрежетал зубами.
Старика положили на лавку.
По всей горнице запахло гарью. Седая борода затлелась, задымилась, потрескивая… Огонь жадно палил морщинистое, бледное лицо старого купца.
— Господи Иеусе Христе! — стонал старик. Пришла смерть моя…
Сын отвечал на вопли отца глухими стонами.
Наконец, старик лишился голоса и сознания. Словно труп, лежал он на лавке, и страшно было его черное опаленное лицо.
Казаки и мужики толпились кругом него с шутками и насмешками.
— Бросьте старика, — сказал атаман Нечай и подошел к Нелюбу.
— Слушай, парень! — вымолвил он грозно, толкнув его ногой. — Коли хочешь, чтобы твой батька жив остался, сослужи нам службу. Крепко слово атамана Нечая. Сейчас велю старика на осину вздернуть, ежели ты меня с казаками к монастырю не подведешь… Да подведи тихо, скрытно… Укажи ходы тайные, как к монахам пробраться… Так подведи, чтобы врасплох застать иноков… Хочешь, что ли?.. He то с отцом прощайся!
Бешеным взглядом впился Нелюб в разбойника. Искривились его бледные губы, весь он дрожал, но слова не вымолвил.
Тихо стало в горнице. Казаки молчали. Только осенний дождик стучал в окна, да слабо стонал измученный старый Викул.
— Поведешь, что ли? — свирепо закричал атаман Нечай. — Эй, молодцы, тащите старика, приготовьте петли…
Молодой Нелюб затрепетал, как раненая птица, и, подняв бледное лицо, сделал движение вперед.
Старик, опять грубо схваченный казаками, с неожиданной силой оттолкнул их и обернул к сыну свое обожженное, закопченное лицо.
— Слушай, Нелюб! — громко и отчаянно крикнул он. — Слушай приказ отцовский! Христом Богом заклинаю тебя, не предавай святую обитель в руки разбойничьи… Не трепещу я мученической смерти, не страшись и ты лютого мучения… Не служи врагам государевым! Соблюди святую обитель, и встретимся мы с тобой в раю Христовом!..
— Тащи его скорей, чего смотрите! — загремел атаман Нечай. — Вздерните живо на осину ругателя…
Казаки с хохотом и шумом выволокли старика из горницы.
Тяжело дыша от гнева, атаман остановился перед Нелюбом.
— Упрям же ты, купецкое отродье!.. Ну, а я и того упрямее… Последний раз говорю, ведешь нас, али нет?
— Будь ты проклят, душегубец! — завопил Нелюб, порываясь к двери за отцом.
Атаман бешено топнул ногой об пол и коротко приказал:
— На осину!
Нелюба тоже вышвырнули из горницы. Долго отдувался и бранился атаман, пока опять не припал к воеводскому меду.
Есаул тоже повалился на лавку и замурлыкал казацкую песню.
Вдруг за окном раздались яростные крики и ругань. Послышалось отчаянное шлепанье по грязи и растерянные, испуганные голоса.
— Атаман, — отчаянно завопил молодой казак, врываясь в горницу, — парень-то убежал!.. Как его развязали, стали петлю готовить, он хлоп кулаком одного, другого, третьего, да через плетень и перемахнул…
Вскочил атаман с лавки и бросился на улицу.
— Кто упустил?.. Всех казню!
И началась атаманская расправа.
IV
Измена
Три дня отбивалась Желтоводская обитель от разинцев. Нелегко было отцу Пахомию ободрять да подгонять на бой своих трусливых защитников; к тому же зорким оком старый архимандрит заприметил, что многие неохотно шли на бой. Не раз видел отец Пахомий, как служки и богомольцы о чем-то тайно шептались.
На третий день отец-казначей доложил архимандриту, что монастырские бойцы решили перейти к казакам.
— Говор промеж них идет: «Зачем-де нам свою кровь попусту лить?.. Все равно обитель возьмут и нас изведут». — А пуще всего худо, отец-архимандрит, — добавил казначей, — что у нас в порохе недостача выходить: скоро, пожалуй, нечем и палить будет…
Ночь близилась к рассвету.
Удрученный и опечаленный сидел отец Пахомий в своей тесной келье. Прозорливыми духовными очами глядел он в будущее и не видел никакой надежды. О нижегородском воеводе не было ни слуху, ни духу. Говорил кто-то, что послан на помощь обители со стрельцами и рейтарами окольничий князь Щербатов, да вот и о нем не слышно… А мятежная сила растет себе да растет!
К атаману Нечаю пришел на помогу атаман Черноусенко; привез Волгой казаков тысячи полторы да еще три пушки…
Глубоко вздохнул старый архимандрит и обвел кругом усталыми очами.
Неугасимая лампада перед образом Спаса ясно светилась в большом киоте.
Пал старый монах перед образами и замер в горячей молитве. Долго лежал он ниц неподвижно, рассыпались его седые волосы по досчатому полу келии, и слышались только глубокие вздохи и тихий шепот.
Беззвучно отворилась дверь; в келию вступил старый, сгорбленный монах с восковой свечою в руке.
— Молись, молись, отец Пахомий! — произнес он старческим, дрожащим голосом, — немного ночи осталось, — близка погибель.
Архимандрит словно не слыхал этих слов, он молился.
Отцу Тихону перешло уже за сотню лет; был он славным пастырем и носил когда-то архиепископскую митру в богатом городе Симбирске; но, одряхлев, возжаждал он тихого покоя и уединенной молитвы; удалился он, оставив многолюдную паству, в укромную Желтоводскую обитель и жил там под началом архимандрита Пахомия отшельником и схимником.
