Из прошлого - [62]

В магазинах стояли огромные очереди и ждали, что привезут какие-либо продукты, и мы с Саней сразу поняли, как тщетны наши надежды наполнить авоськи. Тогда мы возвратились на Павелецкий вокзал, чтобы вернуться в Домодедово, к нашему эшелону. По расписанию до ближайшей электрички осталось у нас полчаса. Было обеденное время, мы проголодались, а за полчаса можно было успеть перекусить. В ресторане вокзала было битком набито пассажиров – не протолкнуться, и я уже совсем потерял надежду что-то поесть, как мой попутчик Саня вдруг исчез в толчее. Не прошло и пяти минут, как он возвратился с двумя порциями горячих сосисок и тушеной капусты. В этот момент Саня с тарелками предстал передо мной как чудесный факир. На мой изумленный взгляд Саня ответил победоносной улыбкой: «Надо уметь…» Стоя, – сидеть было негде, мы в мгновенье ока проглотили аппетитные сосиски и, разочарованные, посмотрели один на другого с одной и той же мыслью: если бы можно было проглотить еще несколько таких порций. Но в тот же момент объявили по радио, что сегодня с Павелецкого вокзала электричек больше не будет…

Мы с Саней остановились ошеломленные, забыв не только о сосисках, но и собственные имена. Вот тебе ситуация! Мы выбежали на перрон. Что здесь творилось! Люди, как затравленные мыши, сновали туда-сюда. К поездам подъезжали грузовые машины, оттуда в окна и двери вагонов в спешке бросали пакеты и домашние вещи. Это москвичи отправлялись в эвакуацию. Электрички стояли осиротевшие, без локомотивов. Видя, что другого выхода нет, я предложил пуститься в путь пешком. Саня возмутился: «Как это? Тридцать пять верст пешком? Наш эшелон за это время десять раз отправится со своей стоянки». Но когда я ему дал понять, что он может поступать, как хочет, а я в любом случае пойду, Саня замолчал, и, недовольный, с опущенной головой, словно я его обидел, отправился за мной.

Шагали мы по шпалам вместе с многочисленной толпой московских рабочих, живших за городом. Небо прояснилось, показалось осеннее солнце. Скорой ходьбой мы так разгорячилось, что пришлось снять пиджаки. Саня, не переставая, хныкал. Хотя меня не меньше огорчала мысль, что мы, наверное, не застанем на месте наш эшелон, я это не показывал, и несколько раз отругал своего попутчика за его малодушие. Мы уже прошли половину пути. Надвинулась темнота. Саня совсем упал духом и со слезами на глазах просил меня свернуть в сторону, к домам, что недалеко от дороги, там переждать ночь, а наутро снова двинуться в путь. Я был непреклонен. Больше всего меня беспокоила оставшаяся в вагоне мама. Я ясно представлял себе, что с ней происходит в эти часы…

С наступлением ночи до нас стал часто доноситься так хорошо знакомый, леденящий кровь звук вражеских самолетов, несущих свой смертоносный груз к столице. С содроганием мы прислушивались к взрывам авиабомб, к частой канонаде зениток и видели, как в небе шныряли ослепительные лучи прожекторов, ищущих врага. Начался настоящий ад. Мы теперь с Саней остались вдвоем и, шагая по бесконечным шпалам, полностью потеряли счет времени и расстояния, которое мы преодолели. Когда уже казалось, что дорога никогда не кончится, перед нами возникли темные контуры станции Домодедово, и донеслись голоса людей. Эшелон стоял на месте. Наше появление в вагоне среди ночи было воспринято, как второе пришествие…

Рано утром мы пробудились, в то время как наш эшелон со стоном и скрипом буферов тронулся с места, и мы узнали, что поедем другой дорогой – через Москву нас не пустили.

После нескольких суток езды из Домодедово путаным маршрутом, мы уже приближались к Горькому[34], где наш эшелон должен был разгрузиться, но к городу на Волге нам не суждено было доехать из-за интенсивных бомбардировок. По мановению невидимой руки, все время сопровождавшей нас во время нашего путешествия, эшелон был вынужден повернуть на 180 градусов и через пол-России, через холодный Урал и заснеженные Оренбургские степи отправиться в Среднюю Азию. Подробное описание долгого, изнуряющего маршрута этого путешествия заняло бы слишком много времени. Наш путь лежал через десятки городов и станций, больших и малых, забитых эшелонами и платформами, загаженными человеческими нечистотами, с несчастными, потерявшими свой очаг, свои семьи, своих близких. Страшнее всего было смотреть на бледные личики голодных ребятишек, беспомощных стариков, еле державшихся на ногах. Это был сгусток человеческих страданий, которые могло сотворить лишь такое зло как война.

На некоторых станциях наш состав стоял целыми сутками, пропуская многочисленные эшелоны с танками, орудиями и войсками, устремившиеся на запад, где полыхали ожесточенные бои. Я видел парней в солдатской форме, людей моего поколения, и меня охватывало чувство боли: такие здоровые, молодые, красивые, еще не успевшие пожить, и вот – несут их составы на поле боя, и судьбы многих из них уже предопределены. Сколько моих товарищей и друзей сложили головы в окопах. Конечно, я должен был быть среди них и разделить их участь… Но так распорядилось время: меня – молодого, здорового – записали в запас третьей категории, потому что я – сын «врага народа», который уже покойником был реабилитирован как невиновный.