Из огня да в полымя: российская политика после СССР - [77]

Прогнозирование в социальных науках в целом и в политической науке в особенности похоже на решение задачи с большим количеством неизвестных величин, которые подчас невозможно измерить даже «здесь и теперь», не говоря уже о сколь-нибудь обоснованной оценке перспектив их изменений со временем. Поэтому оценивать вероятность каждого из четырех описанных вариантов траектории политического развития России: «загнивание», «жесткая рука», «коллапс режима» и «ползучая демократизация» – занятие, возможно, и увлекательное, но познавательно не слишком полезное. Каждый из этих вариантов отнюдь не исключен, равно и как их комбинация либо последовательность, анализ вариантов которой также наталкивается на сходные препятствия.

Список неизвестных величин, которые могут обусловить тот или иной вариант или привести к смене одного из них на другой либо к некоему их сочетанию, сам по себе слишком широк и не специфичен по отношению к сегодняшней российской политической ситуации. Поэтому нет необходимости перечислять все те факторы, воздействие которых на возможные изменения политического режима в нашей стране (да и не только в нашей) заведомо непредсказуемо. Но есть как минимум три неизвестные величины, динамика которых особенно значима в нынешнем российском контексте – от нее зависит, в каком именно направлении могут оказаться «развернуты» возможные изменения политического режима.

Во-первых, речь идет об изменениях общественных настроений (как на уровне элит, так и на уровне общества в целом) и связанных с ними характеристик политического поведения россиян. Нет необходимости объяснять, насколько эти изменения важны сами по себе, но сложность заключается еще и в том, что эти тренды поддаются оценке с большим трудом именно в условиях авторитарных режимов. Ведь помимо того, что находящиеся в распоряжении специалистов познавательные средства – такие, как массовые опросы или фокус-группы, – далеко не совершенны, при авторитаризме их данные подчас оказываются систематически искажены из-за эффекта «фальсификации предпочтений» [255] , или, проще говоря, своего рода «фиги в кармане», которую граждане до поры до времени скрывают от окружающих, сообщая социально приемлемые с точки зрения режима сведения. Такого рода «фигу» граждане иногда достают из кармана и демонстрируют властям в самый неожиданный «критический момент».

Порой смена декларируемых предпочтений может повлечь за собой даже крах авторитарного режима (как, например, это произошло в Восточной Германии в 1989 году), но подчас «фига» может оставаться в кармане на протяжении долгого времени, и об истинных предпочтениях граждан так и не узнает ни режим, ни его противники до тех пор, пока новые вызовы сохранению статус-кво не возникнут как бы «из ниоткуда». А поскольку внешне стабильный авторитарный режим может оказаться опрокинут в любой вдруг возникший «критический момент» (и правящие группы об этом риске знают), то поведение всех участников политического процесса становится заведомо непредсказуемо. С одной стороны, власти в условиях авторитарных режимов (Россия здесь не исключение) подчас реагируют на любые вызовы по принципу «у страха глаза велики» и стремятся обезопасить себя от тех рисков, которые не слишком для них опасны. С другой стороны, похожие на мантры заклинания о том, что рано или поздно авторитарный режим падет, могут так долго оставаться всего лишь благими (или не очень благими) пожеланиями, что когда они рано или поздно станут реальностью, то к переменам мало кто окажется готов, подобно тому, как произошло в период краха коммунистического режима и распада СССР в начале 1990-х годов.

Во-вторых, ключевым вопросом для выживания любых авторитарных режимов является мера готовности применения правящими группами механизмов силового подавления своих противников и возможные последствия таких шагов. В российском случае эта проблема стоит особенно остро. В самом деле, репрессивные режимы обычно не слишком задумываются о применении силы, когда речь идет о малейших угрозах их выживанию, и массовое политическое насилие (а то и просто убийства) своих сограждан для них – дело рутинное. Среди постсоветских государств примером может служить Узбекистан, где был жестоко подавлен «бунт» в Андижане в мае 2005 года. Иначе, однако, обстоят дела для авторитарных режимов, не практикующих массовые репрессии или от них отказавшихся ранее, – они могут оказаться перед нелегким выбором в ситуации вынужденного поворота от «пряника» к «кнуту». Даже если в этом случае включение машины репрессий не влечет за собой непосредственных политических последствий для режима, оно на долгие годы определяет выбор стратегии правящих групп (как это было в СССР после бойни в Новочеркасске в 1962 году). Да и сам ключевой вопрос «бить или не бить (массы, выступающие против режима)?» решается подчас в зависимости от прежнего опыта применения массового насилия правящими группами, подобно тому, как происходило в Китае в 1989 году, когда силовое подавление выступлений на площади Тяньаньмынь стало возможным в силу того, что верх в ходе дискуссий в руководстве страны о тактике противодействия оппозиции взяли ветераны революции, привыкшие убивать сограждан еще со времен борьбы Коммунистической партии за завоевание власти.