Из Лондона в Москву - [28]

Троцкий вернётся через несколько дней с фронта. Очень жаль, что Каменев завтра уезжает, но Александр пообещал, что организует мне сеанс с Троцким.

11 октября 1920 года.

Утром я проводила Михаила Бородина в Коминтерн. Штаб-квартира Третьего Интернационала помещается в красивом особняке, бывшем Германском Посольстве, где был убит Мирбах.

Оттуда я уехала в одной машине с госпожой Балабановой, о которой я была много наслышана. Балабанова - небольшого роста, средних лет, с морщинистым лицом, но большая интеллектуалка. Она подвезла меня до Кремля, но не произвела впечатления любезной женщины. Госпожа Балабанова заявила мне, что считает абсурдом лепить бюсты Ленина или ещё кого-то. Согласно её теории, нельзя придавать значение отдельной личности. Самый последний человек, терпящий лишения ради великой цели, ничем не хуже любого вождя. Госпожа Балабанова заверила меня, что не существует ни её фотографий, ни тем более её бюстов, и никогда не будет существовать. К счастью, в мои планы не входило просить её позировать для меня. Она буквально сказала, что я повезу в Англию бюст Ленина, чтобы удовлетворить банальное любопытство. Я поправила её, заметив, что, поскольку речь зашла о публике, я только хотела дать возможность людям иметь ленинский бюст вместо фотографий. Госпожа Балабанова выразила в одинаковой степени резкое суждение и о фотографии. Видимо, она надеется изменить человеческую природу.

Перед тем, как я вышла из машины, госпожа Балабанова заверила меня, что её тирада ни в коем случае не была направлена против кого-либо лично, и выразила желание, чтобы я поняла её правильно.

14 октября 1920 года. Четверг.

Москва. После завтрака, когда я, пребывая в унылом настроении и дрожа от холода, куталась в свой плед, пришёл Бородин-Грузенберг. Слёзы неудержимо текли по моему лицу. Несколько дней я носила в себе чувство горечи, и теперь оно прорвалось наружу. Поводом послужил тот факт, что вчера, как я слышала, из Лондона прибыл специальный курьер, и никто не вспомнил обо мне и не поинтересовался, нет ли у него писем на моё имя. С тех пор, как я 11 сентября покинула Англию, я не имею никаких известий из дома, даже две телеграммы о здоровье детей, посланные по моей просьбе Каменевым, остались без ответа. Кроме того, мне не принесли пальто, которое достал для меня Каменев, и из-за сильного мороза я не могла вы выйти на улицу.

Михаил Борордин-Грузенберг впервые за всё время был искренне тронут. Он обернул вокруг меня свою меховую шубу, вышел в сад и нарубил веток (я не предполагала, что он умеет это делать) и развёл огонь в камине. Затем он позвонил в Комиссариат Иностранных Дел. Для меня писем не оказалось, но несколько конвертов было адресовано Каменеву. Ещё он дозвонился товарищу Александру, чтобы узнать, когда же я получу обещанное пальто. Михаил оказал мне очень большую поддержку, и мои непроизвольные слёзы сыграли в этом не последнюю роль. Его поездка в Мадрид отложилась на один день. Он уезжает завтра. У меня сложилось впечатление, что в России человек только в последнюю минуту узнаёт, что ему предстоит! Святая простота!

15 октября 1920 года. Пятница.

Москва. В разгар дня я пошла в Кремль, чтобы встретиться с товарищем Александром. Он обещал привести в студию красноармейца. Не решаясь сама выбирать модель из взвода красноармейцев, я точно описала, что мне надо: не кровожадный большевик в английском понимании, а юный мечтатель в славянском обличии, знавший, за что он борется, словом, такой, каких я вижу каждый день на плацу. В томительном ожидании я просидела в студии до двух часов. Наконец, появился Александр в сопровождении красноармейца, который не был похож на типичного русского, не имел ни военной выправки, ни смекалки, даже внешне ничем не выделялся. Он был маленького роста, белёсый, хилый, с вощёными усами. Возникла неловкая пауза. Я старалась не показывать своего разочарования, и в то же время меня забавляла ситуация. Приступив к работе, я пропустила полдник. То, что лепила своими руками, мало походило на оригинал, скорее это было плодом моего воображения, некого образа, который я сама себе придумала. В пять вечера я вернулась домой, продрогшая и голодная. Я прилегла на кровать и через окно смотрела, как на Кремль опускаются сумерки. В восемь тридцать меня позвали к телефону, который стоит в кухонном помещении. Это был Бородин-Грузенберг, звонивший из Комиссариата Иностранных Дел. В своей резкой манере он сказал: «Счастливо оставаться. Всё так и надо, так и должно быть». Горничная гремела вёдрами и метлой по всей кухне, а какой-то незнакомый мужчина мрачно уставился на меня. Мне было трудно сосредоточиться. Михаил знает, что я не верю в «будущее», но, тем не менее, мы выразили надежду «когда-нибудь» встретиться. Интересно, увижу ли я опять этого странного коммуниста и революционера, с его маскообразным лицом и низким голосом? Сейчас я жалею, что он уехал, но это из-за того, что мне одиноко и грустно.

Уже девять вечера, а я ничего не ела с утра. Спустившись в комнату к господину Вандерлипу, я хотела предложить собрать что-нибудь на стол. К моему великому изумлению, я застала у него Максима Литвинова, который только позавчера вернулся в Москву. Мы искренне обрадовались друг другу. Он будет жить вместе с нами, в комнате Бородина.