Из Лондона в Москву - [27]

После ухода секретарши, Ленин стал серьёзным и задал мне несколько вопросов. Много ли мне приходится работать в Лондоне? Я ответила, что в этом моя жизнь. Сколько часов в день? Обычно, семь часов. Он ничего больше не добавил, но мне показалось, что мои ответы его удовлетворили. С этой минуты, несмотря на его галантное отношение ко мне, Ленин посматривал на меня снисходительно, как на буржуйку. Думаю, что он всегда спрашивает незнакомых людей об их работе и происхождении, и соответственно с этим составляет о них собственное мнение. Я показала Ленину фотографии некоторых своих работ, в том числе – «Victory». Он не сказал, что композиция «Victory» (Победа) ему понравилась, а только заметил, что я сделала её чересчур красивой. Я возразила, пояснив, что красота Победы обусловлена принесёнными жертвами, но Ленин не хотел со мной соглашаться: «Это всё влияние буржуазного искусства, оно всегда приукрашено». Я спросила его с горечью: «Вы обвиняете меня в буржуазном искусстве?».

«Обвиняю, - ответил он, а затем, подняв фотографию бюста Дика, добавил, - Я не виню вас в приукрашивании этого, но умоляю, не приукрашивайте меня». Затем Ленин взглянул на Уинстона: «Это сам Черчилль? Вы польстили ему». Кажется, он уже вбил это себе в голову. Я произнесла: «Что мне от вас передать Уинстону?». Ленин ответил: «Я уже послал ему сообщение через нашу делегацию, и он мне ответил, не прямо, а через язвительную газетную статью, в которой назвал меня самым ужасным созданием и обозвал нашу армию блошиной. Я не сержусь, наоборот, меня порадовал его ответ. Это значит, мне удалось его разозлить».

«Когда же в России наступит мир? Смогут ли всеобщие выборы обеспечить его?» - поинтересовалась я.

Ленин сказал: «Нам нет необходимости проводить всеобщие выборы. Это только Ллойду Джорджу нужны выборы, они пройдут под эгидой антибольшевизма, и он на них победит. Капиталисты, королевская власть и армия – все стоят за ним и за Черчиллем».

Я спросила, не ошибается ли он в своей оценки популярности Уинстона и влиянии королевского двора. Ленин рассердился: «Это выдумка буржуазии, что короля можно не принимать в расчёт. Он имеет очень большое влияние. Король стоит во главе армии. Он – голова буржуазии, от него многое зависит, и он прикрывает своей спиной Черчилля!». Ленин был так убедителен, так самоуверен и так горячо об этом говорил, что я не решилась продолжать спор.

В следующую минуту Ленин задал мне вопрос: «А как ваш муж отнёсся к поездке в Россию?». Я ответила, что мой муж погиб на войне.

«В капиталистической империалистической войне?».

Я сказала: «Во Франции, в 1915 году. В какой же ещё войне?».

«Ах, действительно, - произнёс он, - Мы пережили столько войн: Империалистическая, революция и Гражданская».

Затем мы обсудили, с каким удивительным энтузиастом и чувством патриотизма Англия вступила в войну в 1914 году. Ленин предложил мне почитать «Le feu» и «Clarte» писателя Анри Барбюса в которых так замечательно описаны этот дух и его развитие.

Зазвонил телефон. Ленин взглянул на свои часы. Он обещал мне только пятнадцать минут, а уже прошло полчаса. Спустившись со стула, он подошёл к телефону. Для меня это уже не имело значения: я сделала всё, что было в моих силах. Работа выглядела завершённой. Было уже четыре часа. Ощутив чувство голода, я попрощалась.

9 октября 1920 года.

Катались на автомобиле с господином Вандерлипом и одним сотрудником Комиссариата Иностранных Дел. Мы посетили ткацкую фабрику, внушительную по площади, и, по словам господина Вандерлипа, оснащённую самым современным оборудованием. Но вместо положенных двух с половиной тысячи рабочих на фабрике трудилось лишь двести сорок человек, а вереницы станков просто простаивали из-за нехватки горючего. Господин Вандерлип заметил, что пятьдесят квалифицированных американских рабочих запросто бы справились с объёмом работы, который выполняют эти двести сорок русских. Действительно, много праздношатающихся, работы выполняются вяло, не спеша. Вероятно, людей не удовлетворяет характер труда. Или это недостаток коммунистической системы, при которой все трудящиеся равны, и никто никому не подчиняется. Однако люди работали.

Затем мы поехали в большой меховой склад, который до революции принадлежал частным владельцам, а теперь его национализировало государство. Помещения были заставлены огромными сундуками с соболиными шкурками на экспорт. И поскольку я оказалась единственной женщиной, передо мной стали трясти связками соболиных шкурок, демонстрируя их превосходный мех. Но меня не очень вдохновили соболя сами по себе, а вот чёрно-бурая лиса.… И мою шею обвили несколько чернобурок!

10 октября. Воскресенье.

В середине дня зашёл попрощаться Каменев. Завтра он уезжает на фронт, сколько он там пробудет, неизвестно. Каменев пришёл в сопровождении молодого человека по имени Александр, с короткой стрижкой и выразительной внешностью. Каменев надеется, что на время его отсутствия Александр будет мне полезен. Очень кстати: ведь Михаил Бородин-Грузенберг уезжает во вторник в Мадрид, и что тогда будет со мной! Каменев обсудил детали покупки Советским Правительством копий изготовленных мной бюстов. Затем попросил составить список всего необходимого, чтобы он мог всё это достать до своего отъезда. У меня несколько желаний. Прежде всего, я очень мёрзну. Я приехала в лёгком пальто, а сейчас земля покрывается снегом, и замерзают реки. Я вынуждена накидывать на плечи свой плед, когда выхожу на улицу. Крестьяне одеты теплее. У них есть овчинные тулупы. Это своеобразная одежда: наизнанку – мех, а снаружи – кожа, рыжеватого цвета. Бывшие аристократки носят то, что осталось от былого великолепия. И хотя на ногах могут быть валенки или парусиновые туфли, а на голове – простая шаль, некоторые из них одеты в такие пальто, которые можно найти только на Бонд Стрит. Я составила список мне необходимого: 1). Пальто, 2). Икра, 3). Троцкий и 4). Красноармеец в качестве очередной модели.