Из Лондона в Москву - [17]
Мной овладело странное чувство. Кажется, что я стою посреди Версаля вскоре после свержения Людовика XVI. Меня переполняют эмоции, которые трудно выразить словами.
Вечером Александр повёл меня в "Theatre des Arts" (Театр Искусств). Внушительных размеров здание, много зрителей. Постановка оказалась превосходной. Пьеса, в основу которой была положена старинная польская легенда, называлась «Corrodine» и была так хорошо поставлена, что я, не понимая языка, с интересом смотрела на сцену. Перед нами сидела госпожа Зиновьева с каким-то товарищем, и я обрадовалась, когда они заговорили со мной по-французски. Только позже, я узнала, кто она такая, вспомнив, к своему великому изумлению, что я говорила ей о своём занятии и то, что Зиновьев собирался мне позировать. Госпожа Зиновьева спросила, поеду ли я для этого в Петроград. Я ответила, что такой необходимости нет, поскольку Зиновьев сейчас в Москве; и как только я найду подходящее помещение для студии, он сразу же придёт позировать. Непонятно, почему она рассмеялась.
22 сентября 1920 года.
Москва. Госпожа Каменева ушла на работу как обычно: в десять часов утра. Полчаса спустя, за завтраком, Лев Борисович, как здесь его называют, пообещал, что не пойдёт на работу и не будет заниматься никакими делами до тех пор, пока не устроит меня на новом месте, в Гостевом Доме. С переездом пришлось задержаться: по неотложному делу к Каменеву пришёл Джон Рид, американский коммунист. Хорошего телосложения, приятной внешности молодой человек, который добровольно покинул свою родину и целиком посвятил себя работе здесь. Я понимаю русскую душу, но что заставило этого с виду нормального парня из Соединённых Штатов так круто изменить свою жизнь? Мне говорили, что его книга «Десять дней, которые потрясли мир» - лучшая книга о революции, её уже зачислили в классику и стали изучать в школе.
На пути нас перехватил художник, назвавшийся Розенфельдом, обутый в парусиновые туфли. Здороваясь, он поцеловал Каменева.
Розенфельд предложил показать мне музеи и другие достопримечательности. Мы могли общаться только по-немецки. К сожалению, его немецкий оказался намного хуже моего, и это очень осложняло наше общение. Наконец, в полдень, мы освободились и начали выносить мои вещи. Я попрощалась с Кремлём, и машина перевезла нас по мосту через реку. На другом берегу, напротив Большого Кремлёвского Дворца, находился Гостевой Дом большевиков. Особняк раньше принадлежал крупному сахарозаводчику.
Сейчас здесь проживают работники Комиссариата Иностранных дел, господин Ротштейн (Rothstein), и американский финансист господин Вандерлип (W.B. Vanderlip) ранее уже бывавший в России.
Мне предоставили шикарную спальню и гардеробную, стены которых обиты зелёной камкой (узорчатым шёлком). Эти комнаты больше напоминают гостиную, чем спальню. После национализации в особняке ничего не стали менять, все вещи остались на своих местах. Здесь смешаны два стиля: современная готика и неоклассицизм. Потолок одного из залов расписан Фламенгом. Но самые дорогие картины (а среди них – три работы Коро) были переданы музею. В таком особняке наслаждаешься комфортом и атмосферой гостеприимства, даже если его убранство не отвечает вашему вкусу.
Рассказывают, что бывший владелец имел другие дома за границей и проводил в Москве всего лишь несколько недель в году. Его состояние было таким огромным, что он, вкладывая свои капиталы за рубежом и не испытывая ни в чём недостатка, тратил крупные средства на украшение своего московского Palazzo.
Один из старых слуг продолжает жить при особняке, обслуживает нынешних гостей, следит за порядком в надежде, что вернётся прежняя власть, а вместе с ней – и старые хозяева. Он открыто говорит, что не является большевиком, и с большим достоинством прислуживает нам за столом и поддерживает наше скромное проживание. Он обращается с нами, как с аристократами, и ожидает от нас поведения, достойного воспитанных леди и джентльменов.
Весь день я занималась тем, что распаковывала вещи и обустраивала моё новое жилище. Каменев обещал зайти, но, видимо, у него не нашлось времени. Однако он позвонил по телефону и сообщил, что за мной заедут и повезут на балет.
В театре мы сидели в ложе для иностранных гостей. Балет назывался «Coppelia». Прекрасная постановка и превосходный оркестр! Театр имеет размеры Ковент-Гарден. Партер окружён ярусами великолепных бордовых с золотом балконов и лож. В зале не было свободных мест. Зрители состояли из трудящихся, которые попали в театр по бесплатным билетам, выданным профсоюзами. Они представляли собой пёструю, буднично одетую толпу. В царской ложе, предназначенной для Комиссаров и их жён, сидел человек в фуражке. В соседней с нами ложе – женщина с повязанной на голове косынкой.
Интересно было наблюдать за атмосферой в зрительном зале. Люди, опираясь локтями на край балконов, замерев, смотрели на сцену. Не слышалось покашливаний и даже вздохов. Только когда Копелия, механическая кукла, ожила, радостно засмеялись дети. По окончании действия зрители повскакивали со своих мест и бросились не к выходу в фойе, а сгрудились в проходах около сцены, чтобы поближе разглядеть артистов и похлопать им. Эти люди, проработавшие весь день, получили большое удовольствие от спектакля и давали полную волю переполнявшим их чувствам.
