Из Лондона в Австралию - [55]

Антон взглянул на голландца. – Ведь скоро придется голодать, – сказал он, вздыхая.

Торстратен кивнул головой. – Тем скорее эти полоумные одумаются, – отвечал он. – Для самих себя у меня припасено на несколько месяцев.

И он указал на большие запасы вина и мяса, лимонов, сахара и сухарей, которые были тщательно запрятаны в каютах.

– Только нет воды – прибавил он. – Придется возложить надежду на дожди.

Антон с негодованием смотрел на весь этот беспорядочный, беспутный хаосе на палубе. Не вопиет-ли к небу об отмщении это попрание всяких прав и чести?

Пьяные люди рядами лежали на шканцах, тут же валялись пустые бутылки, остатки недоеденных припасов, разорванное белье, побитая посуда. Никто ничего не делал, все шло вразброд, все связи порваны, все законы нарушены.

Глаза Аскота метали искры. – Помни мои слова, Антон, конец будет ужасен.

– Во всяком случае, не обойдется без нового кровопролития.

– Когда эти безумцы увидят, что вместо выгод, они сами на себя навлекли беду, то ярость их обратится на зачинщиков и как только последний кусок хлеба будет съеден, Тристаму придется плохо.

– Почему ты так думаешь? – спросил Антон.

– Потому что я читал истории древних. Мармадюк, между прочим, дал мне одну такую книгу, – потом я тебе прочту из неё.

– Теперь? При таких обстоятельствах?

И Антон со страхом смотрел в прекрасное лицо товарища.

– Ты хочешь читать, когда корабль на краю погибели, когда смерть во всех видах стережет нас с часа на час?

Аскот засмеялся. – А ты так боишься смерти? спросил он.

– Не для себя самого, – отвечал Антон, – но если мой несчастный отец, ко всем несчастиям еще узнает, что я умер, – ведь это ужасно!

Аскот долго молчал, с хмурым лицом смотря на море.

– Если бы все шло так, как, хотел мой отец, – сказал он, – то теперь я сидел бы за переводом Цицерона и Ксенофонта, и каждая справка с «подстрочником» считалась бы за преступление. После уроков гулял бы под предводительством наставников, выслушивая назидательные беседы по ботанике, и все это приправлялось бы душеспасительными проповедями о благонравии и добродетели. Он думает, что это очень хорошо, он думает, что поучать никогда не лишнее и что, если два мальчика надают друг другу боксов, то это великий грех. Боже мой! Я не в состоянии жить по его вкусу. – Когда мы плыли по Темзе, – это было в октябре, то папа и мама закутали меня в шубу. Бэби может простудиться. С собой забрали целую аптеку отвратительных капель и пилюль; а я улучил минуту и всю эту ерунду выбросил в воду. Туда же отправил и шубу, – потом, может быть, рыбаки суеверно принимали ее за таинственное морское чудовище и крестились, когда она проплывала мимо.

– Аскот!

– Ну, да, что ж такое? Ведь мне пришлось бы, при всяком случайном кашле или насморке, глотать эту ужасную мешанину и слыть за умирающего. Ну, а я таким образом разорвал свои цепи. А теперь, – продолжал он, – посмотри, какой интересной жизнью я живу. Опасность, борьба, тревога, вот это – жизнь. А папа в это время живет без, всяких радостей, как будто все, что существует в мире, заслуживает только презрения, – этого я не понимаю.

– О, Аскот, значит, ты совсем не тоскуешь по своим, не жаль тебе прекрасного старого замка, где…

– Можно умереть со скуки. Нет, нет; я хотел бы лучше быть сыном бедного дровосека. Тогда мне пришлось бы самому завоевывать жизнь, тогда я был бы действительно свободен. А так, – я пленник в золотой клетке.

– Но ведь ты хотел вернуться к родителям?

– Да, у меня было намерение откровенно переговорить с ними и тогда, как Мармадюк, уйти в море. Теперь вышло: иначе, может быть, лучше, может быть, хуже, – это покажет будущее.

Пока мальчики вели этот разговор, Маркус и Торстратен совещались между собою в каюте, а затем голландец отправился сообщить свои планы своим союзникам. Около двухсот решительных человек предоставляли себя в его распоряжение для приведения этих планов в исполнение.

Торстратен подошел к нашему другу и поманил его к себе. – Подойди-ка сюда, Антон, ты должен быть моим посланником.

– К кому, сэр?

– К капитану Ловэлю. Спроси его, согласен-ли он довести корабль до какого-нибудь западно-африканского города и высадить нас там. За это я, с своей стороны, ручаюсь за его безопасность. Он опять получит команду над «Королем Эдуардом» и потом может делать с фрегатом все, что угодно.

Антон покачал головой. – Он на это никогда не согласится, сэр. Такой поступок он счел бы противным чести.

Торстратен то краснел, то бледнел. – Честь? – повторил он. – Честь? Да, у кого есть миллионы, тот может беречь ее, ради собственного удовольствия, как предмет роскоши, но в борьбе с превратностями жизни она в высшей степени неудобна. Будь я на месте капитана Ловэля, я оборудовал бы с султаном занзибарским блестящее дельце, предложив ему купить корабль. Придумать какую-нибудь побасенку для успокоения полудикарей совсем не трудно.

– Это я тоже должен предложить капитану?

Торстратен улыбнулся. – Ты должен только спросит его, желает-ли он вести фрегат в Африку. Америка для нас слишком опасна.

Антон поклонился. – Я исполню ваше приказание, сэр.

– Хорошо, тогда я дам тебе необходимую охрану. Не беспокойся, тебе не грозит никакая опасность.