Из Лондона в Австралию - [52]

В ответ ему раздался спокойный голос Торстратена, который стоял между Антоном и его врагом. – Антон Кроммер здесь, – сказал непринужденно голландец. – Зачем он вам?

– Не ваше дело. Здесь я приказываю и требую, чтоб он явился и выслушал свой приговор.

Торстратен улыбнулся. – Возьмите его, господин Томас Шварц! – сказал он насмешливо. – Вот он тут возле меня.

– Я не Томас Шварц! – закричал с яростью Тристам. – Кроммер, ты должен подойти ко мне, иначе…

– Иначе? – повторил голландец, продолжая улыбаться. – Ну-с, иначе?

Тристам потряс кулаками.

– Ну, хорошо, – вскричал он, – дело от нас не уйдет.

И затем он кивнул одному из своих сообщников.

«Наденьте всем офицерам кандалы, – сказал он тоном внутреннего удовлетворения. – И приведите их сюда».

– Не надо кандалов! – загремел Торстратен.

– Замолчите, здесь я отдаю приказания.

– По какому праву, если можно полюбопытствовать?

Тристам язвительно засмеялся. Он ненавидел Торстратена за его лоск и манеры, завидовал ему и всячески старался его унизить.

– На этом корабле я являюсь распорядителем, на основании всеобщего желания, – вскричал он. – Не правда-ли, друзья мои?

Но и Торстратен тоже обратился к толпе со своей обычной насмешливой манерой во взгляде и тоне. – Не правда ли? – повторил он слова Тристама. – Отвечайте, мои друзья!

– По всем правам, ты предводитель, – вскричал Маркус. – Ты много видел на своем веку и знаешь все законы.

– Ну, что законы! Им теперь конец! Мы повинуемся только своей собственной воле.

– Во всяком случае, не тому арлекину. Скажи ему, пусть наденет дурацкий колпак.

– И возьмет плеть в руки, как знак своего королевского достоинства.

– Мы за одно с тобой, Торстратен. Ты наш товарищ, да и по образованию выше того. Ты должен быть нашим вожаком.

Голландец поклонился. – Благодарю вас, господа, – сказал он развязно. – Всякому стаду нужен пастух, но, конечно, только для того, чтоб защищать стадо.

– Хорошо сказано! Да здравствует Торстратен.

Громкое ура разнеслось по кораблю.

– Хорошо сказано! Да ведь он сравнил, вас с баранами; это ясно.

– Для нас Тристам голова, потому что он подпилил ключ и открыл нам дверь тюрьмы.

Таким образом образовалось две партии, из которых большая окружила голландца, между тем как худшие из арестантов составили свиту Тристама.

Подделываясь под грубые вкусы своих приверженцев, Тристам обратился к ним со следующими словами:

– Друзья мои, – сказал он, – будем теперь судить начальников над солдатами и моряками. Эти господа оскорбляли нас, обращались с нами дурно, заковали нас в цепи и даже намеревались продержать всю жизнь в колонии для арестантов. Теперь они должны получить за это воздаяние.

– Да, да! – кричали союзники Тристама.

– Хорошо, мои друзья! Для двоих из них, моих, личных врагов, у меня есть в виду особое наказание, остальных же просто выбросим за борт, всех, начиная с капитана, и кончая последним юнгой.

– Браво! Браво! Видеть, как будут барахтаться наши мучители, это, должно быть, истинное наслаждение.

– Особого наказания заслужили лейтенант Фитцгеральд и Антон Кроммер. Я хочу, чтоб остальной путь они проехали за бортом, там, где я должен был сидеть во время бури и шквала, и если они уцелеют, мы отдадим их акулам только в гавани.

Все смеялись. – Тристам, ты сущий сатана. Никто другой, как ты должен быть нашим вожаком.

– Ну, ведите же заключенных.

Торстратен обратился, к Антону, который, стоял недалеко от него. – Не бойся, – сказал он, – я беру тебя под свою защиту.

Антон вздохнул. – Благодарю вас, сэр, но, но…

– Ты мне не веришь, юноша? За мной еще, может быть, остается много долгов, бедное дитя; во всяком случае, пока я жив, Томас Шварц тебя не тронет.

– Значит, вы тоже думаете, что он Томас Шварц?

– Я в этом совершенно уверен. А теперь, подойди сюда. Я говорю тебе «ты», Антон, потому что так больше задушевности. Подойди и держись всегда поближе ко мне.

Голос Антона задрожал, когда он тихо спросил: – Неужели несчастные – офицеры действительно будут убиты?

– Ни один, будь покоен.

Приверженцы Тристама вывели узников из провиантской камеры, и вся толпа в беспорядке, с шумом и криком, появилась на палубе. На фрегате царствовало полное безначалие, нигде ни одного часового, даже у руля не было достаточного числа людей, даже в лазарете, возле больных, не было дежурных. Каждый делал, что хотел, приходил и уходил, когда вздумается. Все съестные припасы стояли на виду и никто не заботился о равномерном их дележе.

Офицеры были бледны, но сохраняли полное спокойствие. По отношению к бунтовщикам они обнаруживали то равнодушие, которое выносит все, не вступая в сделку с бесчестием.

На помосте стоял Тристам и с победоносным видом осматривался кругом. Он хромал, из ран у него текла кровь, голос охрип, но в глазах светилось сатанинское ликующее торжество. Час мщения был близок.

На палубе, в беспорядке, валялись жертвы ожесточенного боя, солдаты, матросы, арестанты, все вперемежку, с зияющими ранами, иные еще с признаками жизни.

На фрегате больше не было человека, который сказал бы: нужно сделать то, или другое. Каждый был сам себе господин, заботился только о себе, а всякий труд и работу оставлял на долю других; никто не позаботился даже отделить мертвых от раненых, или каким-нибудь образом облегчить раненым их положение. Кому какое дело до того, что другие страдают? Эти люди и на свободе думали только о себе и никогда о других.