Из Лондона в Австралию - [47]

И он тяжело рухнул, вниз лицом, на пол.

Все на минуту смолкло в тюрьме. С неба быстро и непрерывно падали большие огненные шары, в воздухе слышался гул и свист, волны беспокойно бросались во все стороны. А упавший человек, вытянувшись во весь рост, тихо и неподвижно лежал на полу.

Все остальные не могли побороть своего ужаса. Небо и море в смятении, вокруг убийцы, потрясающие цепями, а буря все ближе и теснее обступает корабль и готова подхватит его и в бешенном порыве раздробит в куски.

Какая душа могла оставаться хладнокровной? какая грудь сохранить спокойствие?

Один из арестантов нерешительно подошел к упавшему и потряс его. – Слушай, ты!

Никакого ответа, ни признака жизни. – Эй, вы! вскричал снаружи доктор. – Вставайте!

Прежнее безмолвие.

– Поверните его лицом кверху – приказал капитан арестанту, стоявшему возле. – Поднимите его!

Но арестант с впалыми глазами и хитрым лицом, покачал головой. – Не могу, он может быть, умер.

Тогда поднялся Торстратен и подошел к распростертому на полу. Он его поднял, как малого ребенка, и поднес к месту, где стоял врач. – Несчастный плут умер от страха перед знамением, – сказал он насмешливо. – Посмотрите на него, он мертв.

Бледное лицо, с остановившимися, широко раскрытыми глазами казалось еще белее при красном отблеске неба.

Доктор протянул руку сквозь решетку и несколько раз прикоснулся к умершему.

– Умер, – оказал он, – уберите тело в угол.

– Возьмите отсюда! – закричали из глубины тюрьмы.

– Вон отсюда! Неужели мы еще должны терпеть возле себя мертвецов?

– Унесите труп, или дождетесь несчастья!

До приказу командующего офицера, два солдата подошли к пушкам и навели их так, что от нескольких выстрелов ни один из обитателей тюрьмы не остался бы целым.

При этом не было произнесено ни одного слова, но и так цель была достигнута. Громкие крики и вопли перешли в подавленные вздохи, сдержать которые не была в состоянии никакая сила воли; кое-где слышались молитвы, что-то вроде рыданий.

Между тем матросы хлопотали около парусов; дул сильный ветер, и корабль прыгал по волнам, как пробка. Вдруг, внезапно налетел шквал, огненные шары в небе погасли, черную, тучу пронизала молния, и вслед за ней, с грохотом и треском раскатился удар грома.

Лейтенант Фитцгеральд и Антон стояли рядом, оба бледные и серьезные, как все, находившиеся на корабле. – Сэр, – обратился мальчик, – могу я предложить один вопрос?

– Конечно. В чем дело?

– Я бы хотел знать, другие корабли, на них…

Голос его сорвался, он не мог больше произнести ни слова.

Лейтенант Фитцгеральд ласково положил ему руку на голову.

– Ты хочешь спросить, есть-ли на тех кораблях дельные шкипера, хорошо-ли они управляются?

– Да! Да!

– Ну так успокойся вполне, мой мальчик. В этой экспедиции находятся самые лучшие суда и подобраны самые надежные люди.

Больше он не мог ничего прибавить, так как должен был бежать на другой конец корабля. Не было человека, который бы не выбивался из сил над работой, все руки были заняты, все усилия направлены на спасение фрегата от опасности.

Волны поднимались в высоту дома, образуя провалы, в которые корабль нырял вниз головой, захлестывали через борт на палубу и сердито, как живые, трясли находившиеся там предметы. Горы белой пены выростами перед носом фрегата, разбиваясь через мгновение под килем, чтоб дать место новым, таким же горам. Не слышно было больше ни говора, ни жалоб, все человеческие звуки затихли перед ревом и завыванием урагана.

Только яркий блеск молнии прорезывал густую тьму, лежавшую над морем; дождь лил целыми потоками; ветер беспрестанно менял направление, делая бесполезными все усилия управлять кораблем.

Все приказания исполнялись беспрекословно, нигде не было ни задержек, ни замедления. Везде шла самая напряженная работа, даже солдаты брали на себя некоторые обязанности, и все, по мере сил, старались содействовать спасению корабля от погибели.

Один Аскот, казалось, недоступен был страху. Он спокойно сидел на вершине мачты, с всегдашней присущей ему грацией и даже пытался затянуть песню, но, со смехом, должен был отказаться от этой затеи.

Обхвативши одной рукой свою мачту, он, при блеске молнии, смотрел на бушующее море и беззаботно подставлял буре, свое прекрасное, цветущее лицо.

Лейтенант Фитцгеральд сделал ему знак спуститься вниз, но Аскотт, воспользовавшись следующей вспышкой молнии, с улыбкой, отрицательно покачал головой. Как тогда на скале, так и теперь, на мачте, он оставался сидеть, очень мало заботясь о тех, кто хотел ему помешать.

Проходил час за часом, а буря все продолжалась. К утру силы мореплавателей почти истощились, а между тем для них не могло быть ни минуты отдыха, – наоборот, требовалось невероятное напряжение усилий, и в один час приходилось сделать больше, чем в другое время, может быть, в целый день.

Хотя ни одно распоряжение начальства не встречало ни ослушания, ни возражений, однако, чувствовалось, что среди матросов происходит что-то особенное, они часто перешептывались, а по выражению лиц можно было видеть, что между ними господствует полное единодушие в намерениях. Офицеры видели это и с трудом удерживались от слов, которые не раз готовы были у них сорваться. К внешней опасности прибавлялась внутренняя, которая, может быть, была еще серьезнее, еще важнее.