Из Лондона в Австралию - [122]

– А я – нет, – энергично вмешался лейтенант. – Во всякой борьбе с дикарями могут встретиться положения, которых нельзя предусмотреть, поэтому я и колебался до последней минуты, как вы видели…

Наступила пауза, после которой Антон сказал вполголоса. – Сэр, не забаррикадировать ли нам снова нашу дверь?

– Разумеется. Надо, чтобы поочередно все выспались, надо приготовит обед. Ах, на сердце у меня так тяжко!..

Все чувствовали то же самое. Все взгляды то и дело невольно устремлялись на неподвижные трупы возле дома и нельзя было не заметить страшную перемену, которая в них происходила у всех на. глазах с необычайной; быстротой. За несколько часов лица стали серо-пепельными, ввалились, носы заострились, глаза глубоко запали в свои орбиты. Крысы и насекомые, которых никто не тревожил, уже деятельно хлопотали над своей добычей.

Подан был сытный обед, но никто почти не прикоснулся к нему. В закупоренном кругом доме было жарко и атмосфера становилась невыносимо тяжелой.

Все молчали, никто не работал, страшная перспектива пугала каждого. Одному Богу известно, чем это все может кончиться.

В доме и снаружи его у самой двери лежали громадные камни, которыми дверь была выбита. Англичане подобрали их, и ими же подкрепили свое заграждение входа. Сзади их деревянного щита выросла таким образом широкая стенка из камней, тяжелых обрубков дерева и мешков с песком, так что теперь дверь безусловно выдержала бы новую атаку.

Окончив эту работу, Аскот заиграл хорал, но его товарищи лишь мысленно повторяли за ним слова гимна, на губах у них замирал каждый звук.

Так прошел весь день. Иногда кто-нибудь бросал камнем в крыс, осаждавших не прибранные трупы туземцев, они разбегались, но уже в следующий момент возвращались обратно и с прежней алчностью принимались за свое пиршество.

Туземцы скрылись бесследно, все кругом, казалось, успокоилось и заснуло, и если бы не страшная картина, которую представляло собой поле сражения, то можно бы подумать, что это самый мирный, благодатный уголок на свете. Тихо шелестил листьями ночной ветерок, тихо журчала река… ничто не нарушало тишины тропической ночи.

А от Туилы все не было ни слуху, ни духу… Он, положим, под арестом, но сын Ту-Оры, наверно, охотно исполнил бы всякое его поручение, касающееся белых.

– Мальчик хитер и дерзок! – заметил Аскот.

– Если в эту ночь он не явится, то из этого можно будет заключить, что наш дом со всех сторон окружен цепью островитян. Он просто не в силах пробраться через нее.

– Уж не думает ли Ша-Ран взять нас голодом?

– Ну, в этом-то он ошибется. Но трупы… трупы, которыми мы окружены – вот где наша погибель.

– Вы думаете, что они до такой степени испортят воздух?..

– Да, и этого мы не вынесем! Будь у наших дверей один труп – с этим еще можно было бы мириться… но двадцать девять! Этого никто не выдержит, поверьте мне!

Снова наступило молчание. Прошла половина ночи, а от Туилы не было известий… страшные мысли зарождались в встревоженных душах осажденных. Не подвергся ли и бедный мальчик той же участи, что и Туила?

К утру лишь заснули те из людей, которые уже отбыли свои часы дежурства, усталость преодолела их тревогу. Тяжелый воздух, мертвая тишина, все давило их угнетенную, и без того душу.

Во второй раз со времени высадки на остров воинов соседних островитян взошло солнце и позолотило ветви священных дерев, в тени которых стоял дом белых. Робко выглянули осажденные на поле битвы, с слабой надеждой на то, что воспользовавшись ночной темнотой, враг прибрал своих убитых воинов, чтобы, осыпав их белыми цветами, по обычаю предков, предать их земле.

Тщетное ожидание!.. Еще ужаснее, еще страшнее было зрелище, которое теперь представилось англичанам. Лица трупов были изгрызаны, тела покрылись легионами копошившихся червей и красных муравьев.

– Мне кажется, – сказал с дрожью в голосе лейтенант, – мне кажется, воздух начинает…

– Я заметил это лишь только проснулся, – подтвердил Аскот.

– Великий Боже, чем это кончится!

– Кончится очень плохо, Мармадюк. Эти черти ждут лишь того момента, когда мы вынуждены будем выйти на свежий воздух и тогда окружат нас и перебьют своими дубинами и копьями.

– Я того же мнения, – согласился лейтенант. – А что для меня во всем этом деле всего ужаснее…

– Ты сейчас будешь говорить о мне, – остановил его Аскот. – Оставь это, Мармадюк! Того, что случилось, не изменишь.

Лейтенант взглянул на него. Оба молодые человека были бледны, как смерть. – Конечно, того, что случилось, не изменишь! – повторил за ним офицер, – к сожалению, это так, но при известных обстоятельствах нельзя не почувствовать раскаяния, а чистосердечное раскаяние облегчает душевную тяжесть. Я только это и хотел сказать.

Аскот ничего не ответил, но в душе почувствовал страшную тревогу. Родители его давно уже считали его погибшим, пока не пришло радостное известие, что он жив. Все их надежды должны были проснуться, как по мановению волшебного жезла, сердца наполнились горячей благодарностью к Творцу… и вот чем все это должно было кончиться!

Бесславной, бесполезной смертью от руки дикаря!

Аскот вспомнил тот день, когда он ушел в море на чужой лодке. Какие тяжкие последствия повлек за собой этот необдуманный, своевольный поступок!