Из истории первых веков христианства - [44]

Нам желательно, главным образом, составить себе представление о самой сущности всего этого движения, о силе его стремления, о ходе того процесса, чистейший пункт кристаллизации которого образуется в христианстве. Христианство представляет собою лишь один из факторов всего великого религиозного движения, которое, во всей своей силе, поддерживалось на Востоке вплоть до Магомета; правда, оно – наиболее сильный, наиболее твердый фактор. Часть этих образований, в известном смысле примыкающих к христианству или, по крайней мере, не отвергающих его, мы теперь и рассмотрим.

Здесь, прежде всего, мы встречаемся с замечательной сектой так называемых гностиков, если вообще можно называть сектой веру, разделившуюся на множество сект. Гностики – это «мужи познания», они стремятся в «гнозису», к глубочайшему познанию, хотя бы даже посредством волшебства: они хотят узнать, какая сокровенная сила поддерживает мир. Христианство в том виде, как мы его знаем, является для них лишь предварительной ступенью для этого, простые слова Господни относятся, по их мнению, к чему-то иному, более возвышенному. Вселенная, божество, его цели и его деяния в прошлом, в настоящем и в будущем представляют собою тайну (mysterium), и познания их можно достигнуть только посредством таинственных мистерий. На основании доводов, к которым мы скоро обратимся, было высказано мнение, что гностицизм зародился на Востоке, и этот взгляд, по моему, имеет за себя многое. Гарнак, напротив, остается при том мнении, что это религиозное направление означает лишь первую крупную попытку придать христианству дух эллинизма, и это свое мнение великий теолог основывает, разумеется, на весьма веских доказательствах. Мне кажется, что в этом случае обе стороны правы. В эту эпоху, когда разлагаются старые философские системы, когда религии проникают друг друга, когда культы переносятся с одного места на другое, когда даже различные нации сливаются, по-видимому, в один мировой народ, – не может быть более речи о вполне чистом религиозном творчестве.

Несомненно одно, что в гностицизме, который во II и III столетиях грозил впитать в себя учение апостолов, заключается сильная греческая примесь. Гностики подвергают самой резкой критике целый ряд христианских воззрений и догматов. Выше мы видели, как высказываются языческие противники христианства об отдельных его положениях. Мы видели, что они прекрасно отличали Бога Ветхого Завета от Бога Нового Завета, что первый казался им гневным и грозным, второй же полным любви. Их философы нашли далее, что мир создан далеко не вполне совершенно, и что Бог не имел никаких оснований быть им довольным. Христос, как сын Божий, не мог был таким, как его изображает писание; Бог не может страдать, плакать и умирать; кроме того его жизнь и дела не соответствуют предсказаниям Ветхого Завета. Далее язычники советуют гонимым христианам не искать толпами смерти, ибо им, ведь, очень легко, посредством какой-нибудь пустячной уступки, избавиться от беды. Замечательно, что гностики высказывают совершенно такие же мысли; они оказались под сильным влиянием полемики язычников. Они говорят, что поклонение идолам и жертвы не имеют никакого значения, если только они не исходят от сердца; они убеждены, что Христос имел лишь призрачное тело, что на самом деле он не страдал и не рожден от человека; они указывают, что часть предсказаний Ветхого Завета не может относиться с Христу; они признают, что создание мира произошло иначе, чем кто описывается в Ветхом Завете, иной творческой силой, они даже совершенно отвергают Ветхий Завет из-за противоречий его с Новым. Правда, мы видели уже, что Ветхий Завет стал очень рано возбуждать сомнение. Частое аллегорическое толкование его доказывает, что уже перестали вполне полагаться на буквальный смысл его слов. Некоторые дошли даже до того, что объявили Ветхий Завет созданием диавола. Против этого взгляда восстал один из знаменитых гностиков II столетия по Р. Хр. В дошедшем до нас письме к одной христианке его общины он опровергает это имение слишком горячих голов, хотя и сам не воздерживается от жесткой критики книги. Он признает, что вся совокупность еврейских законов не могла быть создана кем-нибудь одним, что законы эти написаны не только Богом, но и человеком, т. е. пополнены Моисеем. Законы Моисея стоят в противоречии с законом Бога; Моисей вынужден был сделать много уступок человеческой слабости. Кроме того, в законы вошли некоторые предания более древних времен. Древний, истинный закон Бога либо усовершенствован Спасителем, и либо совершенно отменен или одухотворен. Но Бог, давший закон, хотя и не дьявол, конечно, но и не совершенный Бог, а нечто отличное от того и другого. Это так называемый Демиург или создатель всего этого мира, посредник. Этот Бог ниже совершенного Бога, он рожден, – в противоположность отцу вселенной, который не рожден, – но тем не менее, он выше и величественнее, чем сатана. Эти идеи, подобно развитым ранее, носят не столько сами философский характер, сколько вызваны греческой философией.

Впрочем, примесь греческих нитей не была очень сильна в религиозной ткани гностиков. Наряду с резкой эллинской критикой предания, которая вызвала восторженные слова со стороны такого теолога, как Гарнак, мы видели здесь замечательное религиозное умозрение, которое как бы переносит нас в фантастическое царство призраков и невольно напоминает образы и дух восточных созданий. Чисто этические или интеллектуальные понятия превращаются в пластические божественные образы, порождают из себя другие, борятся с божественными силами, погибают, побеждают: какая-то смесь то вполне доступных, то снова недосягаемых спекуляций, самого дикого произвола творческой фантазии и древнейших представлений восточной мифологии. Такое впечатление испытываем мы, знакомясь с идеями