Из фронтовой лирики - [18]

И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи.

Но не знал лейтенант семилетнего сына.

Был мальчишка в отца — настоящий мужчина!

И, когда замигал догоревший огарок,

Маме в руку вложил он отцовский подарок.

А когда лейтенант вновь садился в трехтонку,

— Приезжай! — закричал ему мальчик вдогонку.

И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито,

Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто…

Грузовик отмахал уже многие версты.

Освещали ракеты неба черного купол.

Тот же самый кусок — ненадкушенный,

черствый —

Лейтенант в том же самом кармане нащупал.

Потому что жена не могла быть иною

И кусок этот снова ему подложила,

Потому что была настоящей женою,

Потому что ждала, потому что любила.

Грузовик по мостам проносился горбатым,

И внимал лейтенант орудийным раскатам,

И ворчал, что глаза снегом застит слепящим,

Потому что солдатом он был настоящим.

1942

Ленфронт

Марк Максимов Мать

Жен вспоминали

           на привале,

друзей — в бою.

          И только мать

не то и вправду забывали,

не то стеснялись вспоминать.

Но было,

что пред смертью самой

видавший не один поход

седой рубака крикнет:

— Мама! —

…И под копыта упадет.

1942

Тыл врага

Сергей Михалков Десятилетний человек

Крест-накрест синие полоски

На окнах съежившихся хат.

Родные тонкие березки

Тревожно смотрят на закат.

И пёс на теплом пепелище,

До глаз испачканный в золе,

Он целый день кого-то ищет

И не находит на селе…

Накинув старый зипунишко,

По огородам, без дорог,

Спешит, торопится парнишка

По солнцу — прямо на восток.

Никто в далекую дорогу

Его теплее не одел,

Никто не обнял у порога

И вслед ему не поглядел.

В нетопленной, разбитой бане

Ночь скоротавши, как зверек,

Как долго он своим дыханьем

Озябших рук согреть не мог!

Но по щеке его ни разу

Не проложила путь слеза.

Должно быть, слишком много сразу

Увидели его глаза.

Все видевший, на все готовый,

По грудь проваливаясь в снег,

Бежал к своим русоголовый

Десятилетний человек.

Он знал, что где-то недалече,

Быть может, вон за той горой,

Его, как друга, в темный вечер

Окликнет русский часовой.

И он, прижавшийся к шинели,

Родные слыша голоса,

Расскажет все, на что глядели

Его недетские глаза.

1942

Сергей Наровчатов В те годы

Я проходил, скрипя зубами, мимо

Сожженных сел, казненных городов

По горестной, по русской, по родимой,

Завещанной от дедов и отцов.

Запоминал над деревнями пламя,

И ветер, разносивший жаркий прах,

И девушек, библейскими гвоздями

Распятых на райкомовских дверях.

И воронье кружилось без боязни,

И коршун рвал добычу на глазах,

И метил все бесчинства и все казни

Паучий извивающийся знак.

В своей печали древним песням равный,

Я сёла, словно летопись, листал,

И в каждой бабе видел Ярославну,

Во всех ручьях Непрядву узнавал.

Крови своей, своим святыням верный,

Слова старинные я повторял, скорбя:

— Россия, мати! Свете мой безмерный,

Которой местью мстить мне за тебя!

1942

Николай Новоселов На пути к победе

«Пот — не кровь,

Не жалейте пота! —

Проповедовал старшина. —

Такая у нас работа —

Война».

Гимнастерки мокры от глины.

Мы копаем траншеи опять.

Нам до Гитлера, до Берлина

Очень нужно их докопать.

Капитана лицо рябое…

Не дойдет до Берлина он.

На рассвете в разведку боем

Поднимется батальон.

За нами блокадный город

Горя,

Веры,

Любви.

С нами пушки «Авроры»

И ленинский броневик.

Лицо застилает пóтом.

Дорога домой длинна.

Вгрызается в грунт пехота,

Ворочает глину рота

Четвертую ночь без сна.

Такая у нас работа —

Война.

1942

Ленинградский фронт

Николай Овсянников Май 1941 — май 1942 года

Николай Овсянников (род. в 1918 г.) перед войной окончил ИФЛИ. Погиб в 1942 г. под Сталинградом.

В том мае мы еще смеялись,

Любили зелень и огни.

Ни голос скрипок, ни рояли

Нам не пророчили войны.

Мы не догадывались, споря

(Нам было тесно на земле),

Какие годы и просторы

Нам суждено преодолеть.

Париж поруганный и страшный,

Казалось, на краю земли,

И Ново-Девичьего башни

Покой, как Софью, стерегли.

И лишь врасплох, поодиночке,

Тут бред захватывал стихи,

Ломая ритм, тревожа строчки

Своим дыханием сухим.

Теперь мы и строжéй и старше,

Теперь в казарменной ночú

Не утренний подъем и марши —

Тревогу трубят трубачи.

Теперь, мой друг и собеседник,

Романтика и пот рубах

Уже не вымысел и бредни,

А наша трудная судьба.

Она сведет нас в том предместье,

Где боя нет, где ночь тиха,

Где мы, как о далеком детстве,

Впервые вспомним о стихах.

Пусть наша юность не воскреснет,

Траншей и поля старожил!

Нам хорошо от горькой песни,

Что ты под Вязьмою сложил.

1942

Леонид Решетников «Есть на войне жестокая примета…»

Есть на войне жестокая примета:

Когда увидишь — свет звезды погас,

Знай, не звезда упала с неба, —

Это

На белый снег упал один из нас.

Все меньше звезд над нами в небе стылом.

Все больше их на холмиках степных.

Идем не по высотам — по могилам

Своих друзей, товарищей своих…

Пусть впереди стена огня и дыма,

Идем с восхода сквозь огонь и дым

К закату, где мы так необходимы,

Как утром людям свет необходим.

1942

Всеволод Рождественский Белая ночь

(Волховский фронт, 1942 год)

Средь облаков над Ладогой просторной,

Как дым болот,

Как давний сон, чугунный и узорный,

Он вновь встает, —

Рождается таинственно и ново,

Пронзен зарей,

Из облаков, из дыма рокового,

Он, город мой.

Все те же в нем и улицы, и парки,

И строй колонн,

Но между них рассеян свет неяркий,