Из фронтовой лирики - [15]

Такие ухающие разрывы,

Что и березки, вдруг затрепетав,

Оглядываются, на носки привстав,

И спрашивают: «Все еще мы живы?»

1942

Александр Гитович Строитель дороги

Он шел по болоту, не глядя назад,

      Он бога не звал на подмогу,

Он просто работал, как русский солдат,

      И выстроил эту дорогу.

На запад взгляни и на север взгляни —

      Болото, болото, болото.

Кто ночи и дни выкорчевывал пни,

      Тот знает, что значит работа.

Пойми, чтобы помнить всегда и везде:

      Как надо поверить в победу,

Чтоб месяц работать по пояс в воде,

      Не жалуясь даже соседу!

Все вытерпи ради родимой земли,

      Все сделай, чтоб вовремя, ровно,

Одно к одному по болоту легли

      Настила тяжелые бревна.

…На западе розовый тлеет закат,

      Поет одинокая птица.

Стоит у дороги и смотрит солдат

      На запад, где солнце садится.

Он курит и смотрит далеко вперед,

      Задумавший точно и строго,

Что только на запад бойцов поведет

      Его фронтовая дорога.

1942

Волховский фронт

Семен Гудзенко Перед атакой

Когда на смерть идут — поют,

а перед этим

         можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою —

час ожидания атаки,

Снег минами изрыт вокруг

и почернел от пыли минной.

Разрыв —

     и умирает друг.

И значит — смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед.

За мной одним

          идет охота.

Будь проклят

         сорок первый год

И вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,

что я притягиваю мины.

Разрыв —

     и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже

       не в силах ждать.

И нас ведет через траншеи

окоченевшая вражда,

штыком дырявящая шеи.

Бой был короткий.

            А потом

глушили водку ледяную

и выковыривал ножом

из-под ногтей

        я кровь чужую.

1942

Западный фронт

Евгений Долматовский Раненые

Взошла рассветная звезда,

И время к солнцу ближе.

Увижу или никогда

Я солнца не увижу?

Товарищ раненый, не спи,

Дышу я еле-еле.

Торжественный рассвет в степи

Играет на свирели.

Прохлада трогает лицо,

Звезда над нами вьется,

Как парашютное кольцо

Вытягивая солнце.

Как вытянет — начнется бой,

Кипенье дикой силы…

И, может, только нам с тобой

Уже не встать с носилок.

А все же наша жизнь была,

Скажу я перед гробом,

Частицей раннего тепла,

А не ночным ознобом.

Отбросив наступленье тьмы,

Испытаны бедою,

Еще не солнцем были мы,

Но утренней звездою.

1942

Сталинградский фронт

Михаил Дудин Соловьи

О мертвецах поговорим потом.

Смерть на войне обычна и сурова.

И все-таки мы воздух ловим ртом

При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,

В сырой земле выкапываем яму.

Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас

Остался только пепел, да упрямо

Обветренные скулы сведены.

Трехсотпятидесятый день войны.

Еще рассвет на листьях не дрожал

И для острастки били пулеметы…

Вот это место. Здесь он умирал,

Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей,

Не дотянул бы он и до рассвета.

Он не нуждался в помощи ничьей.

Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас, и молча ждал конца,

И как-то улыбался неумело.

Загар сначала отошел с лица,

Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.

Запри все чувства сразу на защелку.

Вот тут и появился соловей,

Несмело и томительно защелкал,

Потом сильней, входя в горячий пыл,

Как будто настежь вырвавшись из плена,

Как будто сразу обо всем забыл,

Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.

Как будто бы еще едва означась,

Здесь, рядом с нами, возникал другой

В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тек песок.

К воде тянулись корни у обрыва,

И ландыш, приподнявшись на носок,

Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута. Задымит сирень

Клубами фиолетового дыма.

Она пришла обескуражить день.

Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье. Перекосит рот

От сердце раздирающего крика, —

Но успокойся, посмотри: цветет,

Цветет на минном поле земляника.

Лесная яблонь осыпает цвет,

Пропитан воздух ландышем и мятой…

А соловей свистит. Ему в ответ

Еще — второй, еще — четвертый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.

И где-то возле, где-то рядом, рядом

Раскидан настороженный уют

Тяжелым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни верст окрест,

Как будто смерти не бывало места,

Шумит неумолкающий оркестр,

И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,

Ни капли не сочувствуя беде,

С невероятной, яростною жаждой

Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья,

Ее крутой бурлящий водоем.

Мы, кажется, забыли на мгновенье

О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета

Едва коснулся острого лица.

Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле,

Когда он, руки разбросав свои,

Сказал: «Ребята, напишите Поле:

У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины

Трехсотпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил,

Не доучился, книг не дочитал.

Я был с ним рядом. Я в одном окопе,

Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине,

Захлебываясь в собственной крови,

Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:

У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест

Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так! Потом просохнут слезы,

И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем

У той поджигородовской березы