Из Египта. Мемуары - [42]

– Просто сказка, – поддакнул другой.

– Я зажгла уже четыре и хочу еще и еще – ах, как весело, как весело! – пискнула мадам Лорд, похожая на захмелевшую фею-крестную, что пытается уговорить пузатого пожилого супруга отправиться вместе с ней порхать по коридорам в поисках свечей, которые можно зажечь прикосновением волшебной палочки. Мадам Лорд задыхалась от восторга.

– На-ка вот, – бабушка сжала свечку в моей руке; стоявшая позади мама поцеловала меня. – Зажги эти две. Эту и эту. – Она указала на два шандала.

– Три, – произнес один из братьев Аюб. – Каждый из нас зажег по свече. Мы очень рады.

– Вы оказали нам честь, месье, – сказала бабушка.

– Нет, это вы оказали нам честь, – ответили они.

Бабушка повернулась ко мне и указала на незажженную свечу.

– Эту за дедушку, он был бы счастлив, что ты помнишь о нем сегодня, – и она приподняла меня, а папа с мамой направили мою руку. – А эту за…

– …за нее, – я кивнул на прабабку, чем привел всех присутствующих в несказанное умиление, – когда она умрет.

Повисло ледяное молчание.

– Ох уж эти дети, – воскликнул дедушка Вили, умевший сгладить любую неловкость.

– Он вовсе не злой. Жаль, не умеет держать язык за зубами, – извинилась за меня бабушка перед теми, кто собрался посмотреть, как я зажгу вторую свечу.

– Да уж, дипломата из него не выйдет, – прошипел дедушка Исаак.

Слонявшийся по комнате фотограф попросил бабушку взять меня за руку. Она повиновалась, второй же рукой с мечтательной беспечностью, с которой обычно изображала аристократическую задумчивость, оперлась о край каминной полки.

– Мне тоже кажется, что дипломатом ему не бывать, – согласилась бабушка, поблагодарив фотографа. – Есть такие люди, которые много болтают и не умеют хранить секреты, – тут она с упреком взглянула на меня.

Отец забрал у меня свечу, вручил моей матери и помог дотянуться до негоревшей свечи в глубине.

– В память о твоем отце, – сказала она. Он чмокнул ее в щеку. Она улыбнулась и накрыла его руку ладонью.

Теперь во всех комнатах горели свечи; слуги открыли окна и балконные двери, чтобы проветрить, и в дом ворвался легкий осенний ветерок, чуть колыхнув пламя свечей: гости любовались, как пляшут огоньки на гранях хрустальных бокалов.

– Никогда мы этого не забудем, – признался мосье Хачатурян.

– Спасибо, спасибо, – ответила бабушка Эльза и тут же, повернувшись к мадам Виктории, посетовала, что армяне вечно коверкают французский.

– Даже когда в Европе мы будем, об этом обязательно станем вспоминать каждый год в этот день. Это я вам обещаю.

– Неужели нельзя говорить правильно? – прошептала она сестре. – «В Каир мы ездили, из театра я пришел, в Америку мы поедем».

В соседней комнате раздался хлопок.

– Evviva lo sciampagna[58], – проговорил итальянец.

Дедушка Нессим объявил, что, как старший из братьев и сестер, открыл первую бутылку. После чего извинился за шум, вытер руки салфеткой и передал бутылку официанту.

– Я сохраню ее навсегда, – сказал он матери и уставился на пробку, словно пытался расшифровать начертанные на ней драгоценные письмена. – Обычно говорят: «Живи сто лет»; я же не знаю, что тебе пожелать.

– Не накручивай себя, Нессико, – мать похлопала его по руке. – Ты и так уже сделал достаточно.

– Но второго такого юбилея уже не будет, – уперся он.

– Не будет.

– Если бы можно было начать все сначала.

– Evviva signora[59], – произнес итальянец, услышавший их сентиментальный разговор, и неожиданно запел громким грудным голосом «Viva il vino spumeggiante»[60], жестом приглашая квинтет и всех присутствующих присоединиться, и все гости, даже те, кто толком не знал этой арии из «Сельской чести», принялись подпевать.

– Да это же Уголино да Монтефельтро, – бабушка послала итальянцу воздушный поцелуй. – Он только что вернулся из Франции, – сообщила она стоявшим рядом гостям. – Только вернулся из Франции.

Никто не слышал, как вошел мосье Коста. Я вдруг заметил, что он стоит посреди коридора и наблюдает за происходящим, точно отшельник, случайно забредший на языческую оргию, ошеломленно высматривает в толпе знакомое лицо. На нем, как обычно, были куртка-бомбер, рубашка с расстегнутым воротником; набриолиненные волосы зачесаны назад, над верхней губой – ниточка черных усов.

– Прошу прощения за беспокойство, – произнес он, заметив мою бабушку, – но мне необходимо срочно увидеть его превосходительство, вашего брата.

К нам стремительно подошел дедушка Вили, бормоча себе под нос «ай-ай-ай»; он прекрасно понимал: такой визит означает, что стряслась беда.

– Идемте на кухню – нет, сюда, – велел он мосье Косте, указав на заставленную хламом каморку рядом с кухней, где порой ночевала горничная Латифа. – А ты выйди вон, – Вили ткнул в меня пальцем.

– Я хочу с вами, – уперся я и пообещал, что буду молчать. Я едва не плакал.

– Ладно, заходи, но чтобы ни звука, или я тебя прибью.

– Моего брата схватили, – единым духом выпалил мосье Коста.

– Дело рискованное, и все это знали, – ответил Вили.

– Ну да. Деньги, разумеется, забрали. Но к ним в руки попали и номера счетов в швейцарских банках. И список имен.

– Вы хотите сказать, что этот идиот носил с собой список имен?