Из Египта. Мемуары - [41]
Ее попросили произнести тост перед тридцатью или около того членами семьи, собравшимися в тот день на обед. А поскольку французский и итальянский прабабка знала неважно и за минуту умудрялась сделать с десяток ошибок, она произнесла короткую благодарственную речь на ладино, оканчивавшуюся радостным, хоть и банальным salud y berakh, пожеланием здоровья и благополучия. Однако же в конце концов уступила настоянию сыновей и, то и дело останавливаясь, с тяжелым акцентом заговорила на ломаном французском: дескать, она в Египте уже пятьдесят лет, то есть ровно половину жизни, а другую половину была не в Египте, и те полвека, которые прожила не в Египте, провела в другой стране – так вот за все эти годы, с гордостью заключила прабабка, она выучила от силы полсотни слов на арабском. «По одному в год», – хихикнул ее старший сын Нессим. Арабский она знала так плохо, продолжала прабабка, что, когда однажды попросила слугу-араба помочь ей постелить постель, тот вдруг побледнел, смутился и принялся отнекиваться. Она не поняла, что за стих на него нашел, и настаивала, чтобы они пошли стелить постель, пока горничная-гречанка не пояснила госпоже, что на самом деле та сказала слуге по-арабски: «Идем со мной в постель». Соль шутки, которую оценили все присутствующие, заключалась не в том, что престарелая матрона допустила столь дикую ошибку, а в том, что, если бы она упорствовала, слуге пришлось бы повиноваться. Все расхохотались.
Во второй половине дня стали съезжаться гости. Когда я проснулся, дом уже гудел. К вечеру они заполонили коридоры, прихожую и обе гостиные. На груди у многих мужчин красовались розетки, ряды орденов, значков; у некоторых на шее висели на широких полосатых лентах большие медали – ни дать ни взять ветераны маленькой бригады, собравшиеся в годовщину решающей битвы. Меня отвели на кухню, и горничная Латифа накормила меня. Музыканты из квинтета только-только отужинали и теперь стряхивали крошки со строгих костюмов, вытирали рты платками, после чего убирали их в карман. Играть им предстояло чуть позже.
На кухню вышла мама – проверить, как у меня дела. Черное платье ее блестело в свете люстры и отливало темно-зеленым, когда мама открыла дверь холодильника, оглядела его содержимое и, отставив руку с сигаретой в сторону от продуктов, другой пошарила в глубине, поскольку успела узнать свойственников как облупленных и понимала, что самое вкусное они непременно припрячут.
Найдя то, что искала, положила мне ложку и вышла из кухни, пообещав скоро вернуться. «Если попросит еще – дай ему добавки», – велела она служанке, подозревая, что та за ее спиной мгновенно уберет банку подальше.
Стоило мне доесть, как пришла бабушка, взяла меня за руку и повела знакомить с друзьями семьи, большинство которых оказались очень старыми, очень тучными; они медленно и певуче изъяснялись на старомодном французском, тщательно выговаривая каждое слово. К моему удивлению, я заметил в толпе нашего слугу Хишама в феске и традиционном официантском костюме, которым тот очень гордился: на одной руке Хишам держал большое серебряное блюдо, украшенное цветами. Завидев меня, слуга подмигнул, и я крикнул ему «Йа[57], Хишам!», но бабушка тут же на меня шикнула: мало того что я, к ее конфузу, приветливо помахал слуге, так еще и окликнул его по-арабски. Она увела меня в другую комнату и представила жене какого-то английского лорда, которую все так и называли – «мадам Лорд». Я вежливо поздоровался с женщиной, которая разговаривала сквозь зубы визгливым голосом, и тоже принялся цедить слова. Бабушку это рассердило, она дернула меня за руку и велела немедленно прекратить. Мадам Лорд не поняла, за какую такую провинность я получил нагоняй, и попросила ее поцеловать. Я отвернулся и увидел, как мужчина с моноклем берет арахис из вазы. «Как, ты не хочешь меня поцеловать? – Мадам Лорд кокетливо и шутливо надула губы. – Ну хотя бы разок. – Она наклонилась ко мне и ткнула себя пальцем в щеку, указывая то место, куда мне предлагалось ее чмокнуть. – Мужчина никогда не должен отказывать», – добавила она, явно наслаждаясь этой неловкой игрой в капризную французскую кокотку.
Неожиданно погас свет. Гости ахнули, нетерпеливо загомонили. Зазвенел гонг. Дедушка Нессим с длинной тонкой свечой в руке взгромоздился на стул, отчего сделался похож на удивленное пугало на залитой луной пустоши, объявил, что сейчас по всему дому зажгут сотню свечей, и предложил всем присоединиться. «Божественно, просто божественно!» – воскликнула мадам Лорд, утратив всякий интерес к моим поцелуям. Гости обступили слуг, раздававших свечи. В северо-восточном углу комнаты, где мы стояли, становилось все светлее.
– Пойдем, – велела бабушка, – зажжем вон те первыми.
И даже не поблагодарив Хишама, взяла у него с подноса свечу.
– До чего же красиво, – заметил один гость, выглянув в окно.
