Из Египта. Мемуары - [100]

– Только смотрите, чтобы не было больно, – предупредила бабушка лысеющую матрону, которая держала ее руку.

– Это не больно, – возразила та по-арабски.

– По-вашему, это не больно? Больно, да еще как!

Матрона велела ей сидеть спокойно. Потом настал мой черед. Медсестра напомнила мне мисс Бадави, которая искала у меня в голове, царапая кожу ногтями. Что, если на таможне и правда попросят раздеться и обыщут, к нашему стыду?

После пережитых мытарств бабушка ворчала, спускаясь по лестнице государственного учреждения, и громкий голос ее эхом отражался от потолка. Я шикал на нее. Бабушка сказала, что хочет купить мне галстуки.

На улице я сразу же подозвал экипаж, усадил бабушку и услышал, как она называет какой-то непонятный адрес на площади Мухаммеда Али. Едва мы уселись, как она достала из сумочки склянку со спиртом и, подобно предкам-марранам, за порогом церкви тут же стиравшим с кожи брызги крестильной воды, полила спиртом место укола – чтобы убить вакцину, пояснила она, и всех микробов, которые с ней проникли!

День выдался дивный, в экипаже бабушка вдруг похлопала меня по коленке, как много лет назад по дороге в Рошди, и сказала: «В такой бы день на пляж». Я снял свитер и с досадой почувствовал, как жарко ногам в надоевших фланелевых брюках. Давно пора переодеться в шорты. Одна лишь мысль о легком хлопке делала шерсть невыносимой. Мы срезали путь по темному переулку, пересекли площадь, выехали на Корниш; не прошло и десяти минут, как мы очутились лицом к лицу с памятником албанцу Мухаммеду Али, основателю последней правящей династии Египта.

Мы миновали ветхие полуразрушенные магазинчики, похожие на разорившиеся склады и мастерские, и остановились перед крошечной лавчонкой, до потолка заваленной всякой всячиной.

– Сиди-Дауд! – крикнула бабушка.

Никто не ответил. Тогда она достала монету и постучала по стеклянной двери.

– Сиди-Дауд здесь, – пробормотала наконец появившаяся из темноты усталая фигура. Лавочник мгновенно узнал бабушку: это же моя любимая mazmazelle, сказал он.

Сиди-Дауд оказался тучным одноглазым египтянином в традиционном наряде – белой галабии; сверху он накинул серый двубортный пиджак, который был ему чудовищно велик. Бабушка пояснила по-арабски, что хочет купить мне несколько хороших галстуков.

– Галстуки? Есть у меня галстуки, – Сиди-Дауд указал на высоченный старый шкаф без дверей, битком набитый бумажными пакетами и грязными картонными коробками.

– Какие? Покажи, – велела бабушка.

– Покажи, говорит, – пробормотал торговец, – что ж, сейчас покажу.

Он принес табурет, со стонами и ужимками взобрался на него, дотянулся до верхней полки шкафа и достал картонную коробку с заржавевшими металлическими уголками.

– Это лучшие, – приговаривал Сиди-Дауд, извлекая из коробки галстук за галстуком. – Вы таких нигде в городе не найдете, и даже в Каире, да и во всем Египте. – Он достал из длинного футляра галстук – темно-синий, с затейливыми светло-голубыми и бледно-оранжевыми узорами, – подошел к дверям лавки, чтобы мне было лучше видно на свету, и протянул галстук обеими руками: так повар демонстрирует вареную рыбу на подносе, прежде чем подать на стол.

– Дай-ка взглянуть, – сказала бабушка, словно намереваясь рассмотреть рыбьи жабры. Я мгновенно узнал этот лоск: так блестели галстуки синьора Уго.

Галстук был изумительный. Бабушка изучила петлю, торговую марку на затяжном конце и согласилась, что сшито отменно.

– Я вам другой покажу, – вставил Сиди-Дауд, не дожидаясь, пока я выскажу мнение о первом.

Второй был светло-бордовый, с таким же точно рисунком, что и первый.

– Поднеси его к двери, – посоветовал мне лавочник, – я уже слишком стар, чтобы целый день расхаживать туда-сюда.

Второй посимпатичнее будет, подумал я, разглядывая оба галстука. Ко мне подошла бабушка, взяла в руки светло-бордовый и принялась изучать, наклоняя голову то влево, то вправо, словно искала скрытые изъяны, которые обязательно найдешь, если хорошенько присмотреться. Потом потерла ткань меж большим и указательным пальцем, проверяя качество шелка, чем вывела торговца из себя.

– Покажи мне что-нибудь получше.

– Лучше этих? – удивился Сиди-Дауд. – Мафиш, нету лучше!

Он показал нам другие галстуки, но с первыми им было не сравниться. Я сказал, что мне годится темно-синий, он подходит к моему новому пиджаку.

– Не думай, что к чему подойдет, ты же не нищий, – отрезала бабушка.

Египтянин достал из другой коробки еще два галстука. Один зеленый, второй голубой.

– Нравятся? – спросила она.

Да они мне все нравятся, ответил я.

– Они все ему нравятся, – со снисходительной иронией повторила бабушка. – Это черный рынок, – пояснила она, когда мы вышли из магазина.

Я держал в руке драгоценный сверток. Щурясь от солнца, обвел взглядом площадь Мухаммеда Али в поисках конной повозки. В лавке Сиди-Дауда мы провели полчаса, пересмотрели добрую сотню галстуков и наконец выбрали четыре. Ни в одном другом магазине, где мне довелось бывать как до, так и после – даже на Фобур-Сент-Оноре, куда бабушка привела меня много лет спустя, – я не видел столько галстуков, как в лавчонке Сиди-Дауда. Я заметил на другой стороне площади свободный экипаж и окликнул